Андрэ Арманди - Тайны острова Пасхи
― Невежды! ― повторил он. ― Набитые ослы! Ведь я сказал это вам, господа, и я доказал это. Материк существовал, особая раса существовала, катаклизм существовал...
― А сокровище? ― прервал Гартог.
― Существует! ― заявил Кодр.
― Допускаю, ― ответил Гартог, ― но где?
Кодр размышлял одно мгновение.
― Послушайте, господа, ― сказал он нам, ― нам нисколько не помогает то, что мы работаем все вместе. То, что найдут пятеро, могут найти и двое; а потому три группы, работающие в разных местах острова, втрое ускорят ежедневную работу.
Я условился с владельцем «Зябкого», чтобы судно это возвращалось сюда через каждые три месяца. До сих пор нам не угрожает никакой опасности. Воспользуемся этим. Если мы не хотим возбудить соперничества с собою, то нам надо оставаться здесь возможно более короткое время.
Было решено поэтому, что мы разделимся на три группы. Гартог и Флогерг будут исследовать северную часть острова; Корлевен и я ― южную; Кодр со своими туземными землекопами ― центр острова.
Каждая группа разобьет свой лагерь на месте поисков. Кодр останется жить в миссии, которая будет нашей штаб-квартирой.
Для безопасности все три группы будут вооружены. Зажженный на вершине одного из многочисленных вулканических холмов огонь будет служить знаком призыва... или опасности.
Какое бы то ни было открытие, сделанное одною из групп, немедленно должно быть сообщено двум остальным.
― Напоминаю вам, господа, ― прибавил ученый, ― что цели наши соприкасаются. Я буду искать для вас нужное вам сокровище, продолжая в то же время свои собственные изыскания. А вы помните о том, что принадлежит мне: надписи, минералы, кости и ― особенно!.. ― всякий след... мертвый или живой... древней расы, которую я разыскиваю. Вы уже достаточно знакомы с делом, чтобы узнать представителей ее, если натолкнетесь на них. В этом пункте я не допущу ни малейшего послабления!
Гном сказал все это тем самым тоном, каким он говорил с нами во время первого своего предупреждения перед подписыванием контракта. В серо-зеленых глазах загорелся тот же дьявольский огонь, и прежнее ощущение тисков с невыносимою силою сжало мой затылок!
Завтра мы отправляемся... Завтра?..
* * *Мы вышли из узкого ущелья, обрывистые стены которого сжимали узкую тропинку, ― и дикий, грандиозный, угрюмый пейзаж развернулся перед нами, как внезапная декорация, полная кошмара и проклятия. Гигантская статуя, высеченная горельефом в толще утеса, господствовала над этим пейзажем и смотрела на нас пустыми впадинами глаз.
До того времени мы шли по долинам, в глубине которых вокруг цистерн сменялись зеленые поля ямса, пататов, сахарного тростника, под тенью широких листьев бананов. Не деревья, но кустарники шелковицы и других каких-то растений, листья которых со вкусом жевали наши черные носильщики, были зелеными пятнами, на вершинах холмов; дикие куры кудахтали среди скал, улетая при нашем приближении; красивые темно-красные насекомые жужжали в воздухе. Всюду была разлита свежесть, всюду была жизнь.
И вдруг, сразу, при выходе из ущелья ― бесплодие, чернота, смерть.
Посредине хаотической равнины, известковая почва которой состояла, казалось, из шлака и плотной золы и вся была усеяна вулканическими извержениями, камнями, похожими на огромные окаменелые слезы, возвышался, или, лучше сказать, прорывался из земли огромный потухший вулкан. Вообразите огарок гигантской черной свечи, догоревшей до конца светильни, на гребне которого еще поднимаются к небу зубчатые остатки воска, а по изъеденным рытвинами бокам застыли огромные остекленевшие потоки.
Вообразите себе глухую работу времени, воды, ветра и солнца над этими изъеденными, обветренными, облупленными до туфа камнями, свидетелями ужасающих бедствий, происшедших тысячи и тысячи лет тому назад.
Мне кажется, что для декорации своего ада Данте не смог бы найти лучшего места.
Высоко, высоко в голубом небе большая хищная птица парила медленными кругами. И эта птица смерти была единственным символом жизни, оживлявшим этот зловещий пейзаж.
Сопровождавший нас Торомети остановил своих носильщиков, коснулся одной рукой висевшего на его руке амулета, другую протянул к чудовищному кратеру и сказал:
― Раотагаи! Да хранят вас боги. Мы не сметь идти дальше!
― Что ты там болтаешь, черномазый? ― сказал ему Корлевен, близость которого с губернатором позволяла ему многие вольности. ― Или ты воображаешь, что мы сами понесем на своей спине все эти тюки до самой вершины?
Начальник мореходных сил острова пришел в явный ужас:
― До вершины!.. ― воскликнул он. ― Вы хотите идти до вершины?
― И даже немного дальше. Ну, марш!
Бронзовая кожа черных стала грязно-серой, и они стали дрожать; но ни один из них не поднял снова тюка. Увидя это, Корлевен рассердился.
― Я считаю до десяти. Если к тому времени кладь не будет на голове и вы не двинетесь вперед, то я попрошу у губернатора вознаграждения ― по десять ударов хлыста каждому из носильщиков и двойную порцию для их начальника, чтобы отличить его титул. Итак, я считаю: раз... два...
При слове «три» черные посмотрели друг на друга с ужасом; «четыре» ― их глаза умоляюще устремились на Торомети; «пять» ― они протянули руки к солнцу; «восемь» ― они еще перебирали свои амулеты; «девять» ― и ожидание, наверное, получить удары хлыста преодолело призраки их суеверия; тюки были подняты, и «десять» раздалось вместе с первым их шагом. Группа из шести носильщиков двинулась гуськом, с той безропотной дрожью, с которой животные идут на бойню.
По мере того как мы углублялись в тень, отбрасываемую горою, мрак, казалось, сгущался вокруг нас. Невероятно трудной была ходьба по этой почве, усеянной острыми осколками черно-лилового камня, вулканического стекла, носящего название обсидиана. Лошадь, которую вел в поводу один из туземцев, споткнулась, острый осколок камня застрял в ее подкове. Пока его вынимали, я увидел, как громадная птица, парившая в лазури, камнем упала на нас и стала на небольшой высоте медленно описывать концентрические круги над нашими головами. Торомети указал на птицу.
― Это Икиль, кондор острова. Он знает, что скоро будет еда, ― сказал он мне похоронным тоном.
― Что же будет он есть, Торомети?
― Наши трупы!
И Торомети прижал свой амулет ко лбу; а так как я смеялся, то он прибавил:
― Не смейся... птица знает!
Ногу лошади высвободили. Лучи заходящего солнца падали косо, и небо на востоке окрашивалось в аметистовый оттенок.
