Жан д'Айон - Заговор Важных
Тринадцатого января Гастону Орлеанскому разрешили прибыть ко двору и вновь поселиться в Люксембургском дворце. Теперь он мог возобновить свое излюбленное занятие: посвистывая, разгуливать по аллеям парка, водрузив на нос синие очки, за стеклами которых никто не мог увидеть его глаз!
Но после помилования главного противника короля раздались голоса о необходимости оправдания тех, кого в свое время арестовали по приказу Великого Сатрапа. И очень скоро при дворе вновь появился сильно скомпрометировавший себя в деле Сен-Мара герцог де Бофор.
Девятнадцатого января из Бастилии вышли маршал де Бассомпьер и его друг Витри.
Выйдя на свободу, изможденный двенадцатилетним несправедливым заключением — его предлагали освободить раньше, однако он всегда отказывался, заявляя, что не выйдет на свободу без оправдательного письма! — Бассомпьер, казалось, обрел новые силы. «Я бодр как огурчик, — гордо заявлял он, — и хотя голова моя седа, мой хвостик еще и крепок и упруг».
Разоренного маршала восстановили во всех его должностях, и ходили слухи, что его назначат воспитателем дофина Людовика.
Двадцать четвертого января, в субботу, просматривая доставленный Никола свежий номер «Газетт», издаваемой Теофрастом Ренодо, Луи прочел следующие строки:
Девятнадцатого числа сего месяца маршалы де Витри и де Бассомпъер по приказу короля вышли из Бастилии.[41]
Недолго думая, Луи схватил плащ и шляпу и отправился на Королевскую площадь, где временно поселился маршал.
Представившись нотариусом, он был уверен, что его не заставят томиться в прихожей: в те времена люди, особенно разоренные, буквально трепетали перед нотариусами!
Бассомпьер сидел в кресле, а вокруг него суетился башмачник, примерявший маршалу легкие туфли с пряжками. Тюрьма превратила франтоватого друга Генриха IV, вечно окруженного стайкой хорошеньких женщин, в тучного старца, мучимого одышкой, морщинистого и седого. Но бремя лет нисколько не уменьшило пристрастия маршала к щегольским костюмам. Вот и сейчас на нем красовался небесно-голубой камзол.
Когда лакей ввел Луи в гостиную, маршал вопросительно взглянул на него, и в глазах его промелькнула тревожная искорка.
Взмахнув рукой, Бассомпьер отослал сапожника и лакея.
— Ждите, — произнес он им вслед, — я скоро освобожусь.
Оставшись наедине с посетителем, он промолвил:
— Господин Фронсак, мне известна ваша контора, но, полагаю, лично с вами я незнаком… Видимо, вы хотите поговорить со мной о моей библиотеке… но я продал ее, и, признаюсь, даже не знаю…
Луи поклонился, приветствуя маршала и одновременно давая понять, что согласен с его словами.
— Я все же надеюсь, сударь, что вы помните, что продали вашу библиотеку герцогу Вандомскому, который, насколько мне известно, не заплатил вам за нее…
Бассомпьер весь напрягся, стараясь придать лицу безмятежное выражение: вопрос о деньгах всегда вызывал в нем неприятные чувства. Тяжело вздохнув, он сказал:
— Это верно лишь отчасти. С тех пор я не раз требовал от него внести всю сумму… Узнав о моем освобождении и о воз вращении мне королевских милостей, сын его посчитал за лучшее прислать мне чек на двадцать пять тысяч ливров. Таким образом, Вандом уплатил мне в общей сложности пятьдесят тысяч ливров. Следовательно, дело закрыто… по крайней мере, для меня.
— Но это не соответствует действительности, — с поклоном возразил Луи.
Про чек на двадцать пять тысяч ливров он знал уже накануне.
Старый маршал удивленно поднял брови. Чего хочет от него этот судейский? — с раздражением подумал он.
— Это не соответствует действительности, — церемонно повторил Луи. — Посредником при продаже выступал некий книготорговец по имени Бельвиль. Вспомните: вы обещали ему за это десять тысяч ливров. При совершенно ужасных обстоятельствах Вандом приказал убить его. У Бельвиля осталась дочь, сирота без гроша в кармане. Я пришел от ее имени, так как контора моего отца представляет ее интересы.
Не моргнув глазом Бассомпьер слушал речь нотариуса. Когда Луи умолк, маршал, окинув его цепким взором, направился к окну, остановился и начал нервно барабанить по подоконнику.
Наконец маршал прервал затянувшуюся паузу:
— Черт побери! Как неприятно! Я, разумеется, знал Бельвиля и его дочь, но не знал, что с ними случилось. Признаюсь, я полагал, что если он появится, я заплачу ему. Я только не думал, что придется сделать это так быстро…
Повернувшись спиной к шевалье де Мерси, он умолк, глядя на оживленную толпу, заполнявшую Королевскую площадь. После продолжительного молчания он вновь повернулся к молодому человеку:
— Однако это дело чести. Могу я передать вам искомую сумму, дабы вы уладили это дело… без скандала?
— Я как раз намеревался просить вас об этом.
Бассомпьер направился к маленькому столу, открыл ящик, достал из него деревянную шкатулку и молча отсчитал пятьсот золотых луидоров.
Напомним, что в 1642 году золотой луидор стоил двадцать ливров и весил семь граммов, а за серебряный экю давали три ливра, и весила монета двадцать семь граммов. Соотношение между ливром и остальными монетами определял король, а потому оно время от времени менялось.
— Прошу вас, дайте мне расписку. Вон там есть чернильница, — небрежно протянув Луи бумагу и перо, произнес маршал.
Пока Луи писал, маршал пустился в объяснения, странным образом напоминавшие оправдания:
— Я держал эти деньги, чтобы сегодня вечером сыграть в карты с приятелями. Что ж, ничего не поделаешь. Долги чести прежде всего, а карточные долги подождут…
Подписав документ, Луи достал свою печать, а Бассомпьер протянул ему воск и свечу.
Приложив к расписке конторскую печать, нотариус оставил бумагу на столе.
Взяв деньги, он сложил их в прочный кожаный мешок, захваченный с собой на всякий случай, и опустил мешок в карман плаща. От тяжести мешка тесемки плаща натянулись, и Луи пришлось придерживать карман.
Пятьсот золотых монет по семь граммов каждая — это почти четыре килограмма золота! А такой вес, согласитесь, тяжело носить в кармане!
— Господин маршал, — произнес Луи, откланиваясь, — я не надеялся уладить все так быстро. Остается еще один долг — долг господина де Вандома Марго Бельвиль. Но, боюсь, тот долг можно оплатить только кровью, и со своей стороны я приложу все усилия, чтобы он был списан.
— Если герцог убил ее отца, я понимаю ее желание отомстить. Но сомневаюсь, чтобы в данном случае Парламент стал добиваться торжества правосудия, — заявил Бассомпьер, с высокомерным видом разводя руками. — Даже контора Фронсака не сможет ничего предпринять против принца крови.
