Александр Старшинов - Легионер. Век Траяна
Последовала пауза.
— Ты что, предлагаешь мне стать гладиатором?
— Ты же первый боец в Риме! Ты выиграешь кучу денег. Мы выиграем…
Вновь поцелуи и жаркий шепот:
— Осторий, это наш шанс! Решайся! Мы будем вместе!
— Арена, знаешь, детка, опасное место. Там убивают.
— Только не для тебя. Ты — лучший. А я буду лучшая среди женщин. Осторий, я люблю тебя… люблю…
— Ты уже все решила? Умница! Я — бывший военный трибун — и в гладиаторы! А Гая куда? Тоже на арену? — Тон Остория сделался ехиден.
— Лучше жить как ты живешь? Разве это не позорно?
— Потешать толпу — извини, не могу.
— Ну, как знаешь! Я — твой шанс, твоя удача! А ты меня отталкиваешь. Подумай хорошенько, милый… До вечера.
Гай сидел в кладовой на сундуке и не мог пошевелиться. Отец сделается гладиатором. Какой позор! Щеки его так и пылали. Нет, не позволит, не допустит… он… А почему бы и нет?!
Не все ли равно, какой дорогой он пойдет, если в конце достигнет цели!
* * *Гай вылетел из кладовой, нагнал Мевию в перистиле. Она уже переоделась, теперь от нее пахло духами и все же — немного — потом.
— Мевия, я согласен! — выкрикнул он гладиаторше в спину.
Она обернулась, взглянула на него с изумлением.
— На что?
— Поедем вместе в провинцию… будем гладиаторами. Будем сражаться и побеждать.
Несколько мгновений она смотрела на него непонимающе, потом расхохоталась.
— А ты смельчак!
— Мы увидим весь мир — до самых пределов Океана! Мы поедем в Египет, узрим пирамиды и удивительные колоссы Мемфиса!
Она подошла к нему, провела ладонью по щеке.
— Гай, мой мальчик, без твоего отца нам нечего делать на арене. А он никуда не поедет.
— Я…
— Не поедет! — мотнула головой Мевия. — Осторий — смелый человек, но не настолько, чтобы совершить по-настоящему безумный поступок. Прощай, до вечера…
Она наклонилась и поцеловала его в щеку: Мевия была выше него на полголовы.
* * *Как оплеванный, Гай поплелся в кабинет отца. Осторий Старший был занят важным делом — пересчитывал монеты.
— Завтра Мевия выходит на арену, — сообщил Осторий, запирая часть монет в окованный медью сундук, а другие ссыпая в кошелек. — Сегодня по обычаю у гладиаторов угощение. Мевия нас приглашает. Хочешь новую тогу? Или новую тунику? Или греческий плащ? Что сейчас в моде — выбирай. Я щедр, когда монеты звенят в кошельке. Лишь тем, чего нет, не умею делиться.
— Кто-нибудь знает, что ты ее тренировал? — спросил Гай, садясь на скамью.
Он только сейчас заметил, что держит в руках боевой меч в ножнах.
— Нет, надеюсь. Я умею молчать, в отличие от тебя. Кстати, меч не стоит брать с собой вечером. Лучше — кривой фракийский кинжал.
— Я умею молчать, — сказал Гай потерянно.
— Нет, не умеешь. Мысли надо прятать, как прячут деньги в кошельке, чтобы не украли.
Отец не мог никак простить Гаю, что тот однажды в присутствии глупого увальня Марка назвал Домициана придурком.
— Домициан очень умный человек, — строго сказал Осторий.
Потом отец увел Гая в маленький таблиний, переделанный из бывшей спальни взамен отданного торговцу маслом, внимательно посмотрел, нет ли кого за дверью или в перистиле, и строго сказал:
— Возможно, сегодня ты подписал нам смертный приговор одной фразой.
— Но ведь я… но ведь твой приятель, тот, что сочиняет стихи, сам принцепса так называет.
— Мой друг не умеет молчать. А ты учись.
— Но я…
— Молчать! — оборвал его отец. — Если очень хочется сказать, все равно молчи. В наше время даже безобидная шутка может привести человека в лапы палача. Не удивлюсь, если завтра в нашу дверь постучит центурион и потребует, чтобы мы с тобой вечерком после обеда вскрыли вены. Дом наш отойдет императору, невелико приобретение для казны, но все равно обидно.
— Марк ни за что на меня не донесет! — выкрикнул Гай.
— Марк — нет. А его брат Авл — очень даже да.
— Я попрошу Марка…
— Стоп! — перебил отец. — Тогда мы точно погибли. Ни слова не говори! Быть может, туповатый Марк и не придаст значения твоим словам или, во всяком случае, забудет сообщить брату. А вот Авл такой случай не пропустит. Впрочем… — отец усмехнулся, — будем надеяться, что он не позарится на эти развалины, к тому же заложенные. Труд, как говорится, не стоит сожженного в светильнике масла.
Худой и тощий Авл Эмпроний чем-то походил на коршуна — то ли потому, что черные, всегда растрепанные волосы торчали во все стороны птичьими перьями, то ли смуглой, какой-то сероватой кожей, то ли из-за того, что глаза у него были маленькие и круглые, и к тому же какого-то странного желтовато-серого оттенка. Что Авл живет доносами, было известно всем.
Два дня Гай ожидал «последствий». Замирал при каждом стуке в дверь. А потом явился Марк и, как ни в чем не бывало, вновь позвал в Юлиеву базилику — кричать и хлопать, поддерживать выступление старшего брата. О радость, Марк не придал значения словам про Домициана!
Авл, встретивший мальчишек у входа в базилику, положил Гаю руку на плечо:
— Не стоит меня бояться, мальчик. Я не кусаю своих друзей.
И улыбнулся.
Он знал!
В желтых глазах доносчика вспыхнули хищные огоньки. Вспыхнули и погасли.
Теперь, всякий раз встречаясь глазами с Авлом Эмпронием, Гай испытывал безотчетный страх.
* * *— Отец, мы можем отправиться путешествовать? — спросил Гай.
— Что? В путешествие? Нет, мой друг, наш кошелек не настолько толст. Но если мы поставим на Мевию и выиграем, то можем купить домик в Комо, не на самом берегу Ларийского озера — там селятся уважаемые люди вроде Плиния, но где-нибудь рядом.
— Зачем нам домик в Комо? — пожал плечами Гай.
— Ты ничего не понимаешь, там чудные места.
— Это похоже на изгнание! — выпалил юноша.
— В Комо не изгоняют, — заметил Осторий.
Глава II
Авл. Эмпроний
Лето 847 года от основания Рима[75]
Рим
Сколько раз приносил Авл Эмпроний жертвы Фортуне Первородной в Пренесте! Но невзлюбила его Фортуна, невзлюбила, и все! Всякий раз Пренестинский жребий — нацарапанное на дубовой дощечке предсказание, полученное Эмпронием в храме, — сулил нечто смутное, неопределенное: если удачу, то сомнительную, но при этом непременно препоны и трудности. Обещание воздвигнуть алтарь из великолепного белого мрамора не помогало. Как прежде правила Судьба его жизнью вкривь и вкось, так и продолжала швырять Эмпрония из одной ямы в другую, не желая выводить на прямую дорогу к нужному милевому столбу.
