Джеймс Купер - В Венеции
— Успокойтесь и вложите вашу шпагу в ножны, синьор. Здесь нет никого, кто думал бы причинить вам зло. Мы уже с вами виделись, дон Камилло Монфорте, и тогда у вас было больше доверия ко мне.
— Странно, зачем ты мог попасть сюда? Ты не из таких, чтоб действовать без причины и без цели.
— Я ищу простора и морского воздуха, и здесь только я могу дышать свободно: воздух каналов меня душит.
— Неправда, у тебя была еще какая-нибудь причина, Джакопо.
— Да, синьор, вы не ошиблись, мне противен этот город преступлений.
— Это странно слышать от…
— От браво? Можете смело произнести это имя: мое ухо привыкло к нему. Но кинжал наемного убийцы почтеннее меча мнимого правосудия здешнего правительства… Люди без чести и без жалости!
— Я теперь понимаю тебя, Джакопо: ты изгнан. Ропот народа дошел до Сената, и Сенат лишил тебя своего покровительства.
Взгляд, брошенный на него Джакопо, был настолько двусмысленный, чго дон Камилло взялся невольно за шпагу.
— Синьор, — сказал браво, — как бы то ни было, а все же случалось, что дон Камилло Монфорте считал меня достойным своих поручений.
— Я этого не отрицаю… Но теперь мне многое становится понятным. А, злодей, так это тебе я обязан потерей моей жены! Ведь тебя я звал в начальники над отборным отрядом, который я собирал, чтобы устроить бегство дорогой мне девушки… И, узнав подробности моего плана, ты предал меня!
— Вы ошибаетесь, синьор. Моя служба при Совете Трех не позволяла мне принять ваше предложение, иначе я был бы рад счастью двух влюбленных. Я принадлежал Сенату, но теперь я все с ним покончил.
— Я верю тебе, Джакопо; твое лицо и твой голос заставляют меня тебе верить; они искренни. Но меня обманули в ту минуту, когда я больше всего был уверен в успехе. Злодеи скопировали мою гондолу, ливреи моих служащих, они отняли у меня мою жену… Но ты молчишь, Джакопо?
— Что могу я вам ответить, синьор? Вас обмануло такое государство, где начальник не смеет поверять тайны своей жене. Венеция отняла у вас вашу супругу за то, что вы хотели похитить у правительства имущество, которое оно считало своим. Вы затеяли серьезную игру, дон Камилло, и вы ее проиграли. Чтобы удовлетворить ваши желания и добиться ваших прав от Сената, вы обещали Венеции хлопотать за нее в Испании.
Дон Камилло смутился при этих словах браво.
— Чему вы удивляетесь, синьор? Вы забываете, что я долго вращался среди тех, кто умеет осторожно взвешивать выгоды каждого политического вопроса. На их устах ваше имя часто бывало…
— Отлично! Но объясни мне, каким способом они узнали о моем замысле? Ведь я говорил об этом только тем, кто мне внушал доверие.
— Дон Камилло, не забудьте, что из ваших слуг нет ни одного, кто не состоял бы на жаловании у Сената, исключая разве Джино. И им платится не только за то, что они донесут на вас, но и за донос на своих товарищей.
— Может ли это быть?
— Вы в этом сомневаетесь, синьор? — спросил Джакопо, любуясь искренним удивлением неаполитанца.
— Как ты можешь служить подобным людям, Джакопо?
— Мы не господа своего счастья, дон Камилло. Если бы это было иначе, то вы не стали бы прибегать к влиянию своего родственника в пользу республики. Да, мне много пришлось перенести, и если я все выдержал, то только оттого, что меня поддерживало кое-что более сильное, чем Сенат. Но, дон Камилло, есть преступления, которые нельзя терпеть.
Браво вздрогнул и продолжал молча ходить среди могил.
— Они жестоки даже с тобой? — спросил дон Камилло, с удивлением смотря на взволнованное лицо Джакопо.
— Да, синьор. Сегодня ночью мне пришлось быть свидетелем их бесчестности, более того — их подлости, после чего мне ясно стало, чего я сам мог ожидать от них. Заблуждение исчезло, и с той минуты я им больше не слуга.
Лицо браво передернулось судорогой.
— Говори, Джакопо; я готов выслушать тебя, если только это может облегчить твои страдания.
— Я вам очень благодарен, синьор. Никто не знает, как дорого ласковое слово для того, кто, как я, осужден всеми. Был один человек, который, быть может, выслушал бы меня без презрения, но и он погиб от безжалостной руки Сената. И вот, когда я размышлял среди этих могил, случай привел вас ко мне навстречу. Если бы я только мог…
Браво остановился и с сомнением посмотрел на дона Камилло.
— Продолжай, Джакопо! Что с тобою?
— Я не осмелился никому открыть моих тайн, разве я решусь высказать их вам?
— Мой вопрос мог показаться тебе странным.
— Он, действительно, странен, синьор. Вы знатны, я низкого происхождения. Ваши предки были сенаторы и дожи, мои — рыбаки и гондольеры. Вы богаты, могущественны, я — бедный изгнанник и, может быть, уже тайно осужденный. Одним словом, вы дон Камилло Монфорте, а я — Джакопо Фронтони.
Дон Камилло был взволнован. Джакопо говорил с искренностью глубокого горя.
— Что я могу сделать для тебя?
— Синьор, я слишком долго был лишен сострадания и не могу больше терпеть. Этот проклятый Сенат может меня погубить сразу… И всякий отвернется тогда от моей могилы. Синьор, я должен сказать… Единственный человек, который участливо относился ко мне за эти три длинных, ужасных года, исчез
— Но он вернется, Джакопо!
— Никогда, синьор. Он служит пищей рыбам лагун.
— И ты — прямой виновник этой смерти?
— Нет, синьор, я в этом не виновен; это сделало правосудие знаменитой республики, — ответил Джакопо с горькой улыбкой.
— А, Сенат начинает открывать глаза на преступления людей, подобных тебе? Твое раскаяние — результат страха.
Джакопо дышал с трудом. Слова дона Камилло убили в нем всякую надежду. Дон Камилло не уходил, хотя ему не хотелось быть поверенным такого человека, но в то же время он не мог покинуть человека, находящегося в таком горе.
— Говори. Я обещаю выслушать тебя, если бы даже ты мне стал рассказывать об убийстве лучшего из моих друзей.
Браво, казалось, еще колебался, но, заметив участие в лице дона Камилло, он зарыдал.
— Я выслушаю тебя, Джакопо! — вскричал неаполитанец, пораженный проявлением слабости в человеке с таким твердым характером.
Жестом руки Джакопо остановил его и после минутной внутренней борьбы начал говорить:
— Вы спасли меня от гибели, синьор. Если бы люди знали всю силу ласкового слова, участливого взгляда, они не относились бы с презрением к слабым. И если бы вы отказали мне в участии, то эта ночь была бы последней для меня. Да будете ли вы слушать мою историю, синьор? Может быть, вам противно слушать признания наемного убийцы?
— Я тебе обещал; но торопись, у меня у самого большие заботы и мало времени.
