Валерий Елманов - Не хочу быть полководцем
Вот только Иоанн Васильевич не очень похож на дорогого товарища Джабраила, да и на Саахова тоже. От него в таком случае простыми замечаниями не отделаться. Да и вообще, комедии Гайдая замечательные, но повседневная жизнь – увы – не имеет с ними ничего общего. А уж в шестнадцатом веке тем паче.
К тому же Воротынский был не прав. На мой взгляд, все было не так уж плохо, и при правильной организации дела можно было преспокойно управиться, причем даже особо не напрягаясь. По счастью, Михайла Иванович решил перед выездом к царю еще раз посоветоваться со мной, а после нашего импровизированного маленького совещания от этой мысли отказался. Напрочь.
Вот как раз тогда я в процессе убеждения князя, что все будет хорошо, предложил Воротынскому разослать людей в крымскую украйну, то бишь в Рязанские и Новгород-Северские земли, и повелеть прихватить им с собой служилых людей, которые там не один год – мои скудные познания нуждались в подкреплении практиками-специалистами. Заодно порекомендовал обратить внимание и на тех, кто уже не служит, – они тоже могли сообщить массу полезного.
Почуяв, что и он при деле, Михайла Иванович сразу повеселел. Вот и славно. А я тем временем напряг подьячих, приданных мне, по полной программе. По счастью, ребятки оказались смышленые и мои требования поняли хорошо, принявшись нещадно кромсать бобины и сортировать бумаги по годам и местностям, складывая на многочисленные полки наспех сколоченного стеллажа, занявшего одну из стен от пола до потолка. Скажем, по Шацку за лето 7073 на одну полочку, а за лето 7075[22] – на другую, пониже. По соседству с ним в таком же порядке легло все по Ряжску, чуть дальше – по Донкову и прочее. Чтоб не перепутали, на каждой полке я велел прикрепить таблички с названием города и датой. Получалось, если смотреть по горизонтали, то мы имеем все данные за какой-то год, а по вертикали – те же самые данные за пятнадцать последних лет, но по конкретному городу или крепости.
Воротынского настолько вдохновила моя бюрократическая деятельность, что он совсем успокоился, уверившись в том, что из затеи вроде бы и впрямь будет толк. И если до этого он встречал гостей не больно-то приветливо, то теперь вновь выказывал и хлебосольство, и гостеприимство.
Я в этих мероприятиях участия не принимал – не до того. Черновая работа на подьячих, а контроль-то на мне. К тому же до приезда служилого народа с мест необходимо было соответственно подготовиться – только подготовка списка с нужными вопросами заняла целых три дня. А иначе никак. Если хочешь получить нужные ответы, сумей не просто спросить, но спросить правильно, тогда лишь сможешь составить полную картину.
Да и мне самому отнюдь не улыбалось выезжать со двора. За все время я лишь пару раз прокатился до подворья Ицхака в тщетной надежде, что купец вернулся из своего Магдебурга, да еще разок в Замоскворечье. Там я, выполняя просьбу Апостола, заглянул к пирожнице Глафире, передав привет от своего бывшего стременного. Польщенная визитом столь важного гостя Глафира долго допрашивала меня, все ли в порядке с любезным Ондрюшей, и скоро ли он вернется, да отчего я не взял его с собой. Вроде бы удалось успокоить. Вот и все мои прогулки по городу.
Почему стал домоседом? Во-первых, навалилось слишком много организационной работы, а во-вторых… Дело в том, что в один из первых дней нашего с Воротынским пребывания в Москве к хозяину терема заехал Никита Семенович Яковля, который передал привет от отца, сидящего третьим воеводой в далеком Смоленске. Оказывается, его папашка – старый боевой соратник Михайлы Ивановича и вот сейчас, сведав, что тот в Москве, хотел узнать, как бы это попасть к нему под начало.
Об этом, не удержавшись, рассказал мне наутро сам Воротынский, как о наглядном подтверждении того, что, раз уж ищут его покровительства, значит, он снова в чести у государя. Признаться, слушал я его рассеянно, думая о чем-то своем, но потом, когда он уже ушел, меня словно током пробило – дошло, что это тот самый Никита Семенович, который и есть мой счастливый соперник. В сердце что-то кольнуло, и я вспомнил про время, которого с каждым днем становилось все меньше и меньше, а я так ничегошеньки и не сделал. Хуже того – так ничего и не придумал.
Вот эти мучительные и, увы, бесплодные размышления и занимали все мое свободное время. Целиком. Еще и не хватало, поскольку на ум так ничего и не приходило. Невидимые неумолимые часы безостановочно тикали, складывая минуты в сутки и в недели, а все оставалось по-прежнему… Измучившись, я как-то раз, побродив в задумчивости по подворью и вволю надышавшись свежим морозным воздухом, собрался с духом и пошел к князю.
Вопрос, который я задал ему, спрятав среди многих других, был для меня основополагающим – счастлива ли Маша? На точный ответ я не надеялся, не больно-то близок он с Никитой, да и по возрасту они не подходят друг другу. Словом, скорее всего, на эту тему тот откровенничать не стал, и я ничего определенного не узнаю. Оказывается, обмолвился он все-таки о своей супруге и уж так ее нахваливал, так нахваливал, что даже сам Михайла Иванович слегка позавидовал.
Я прикусил губу. Ну как нож острый да прямиком в сердце. Что мне теперь делать? Приказать себе выбросить дурь из головы, потому что Маша счастлива? Так это сейчас. А неминуемая казнь мужа и свекра и столь же неминуемый монастырь?
– Кстати, а чего это они тут делают, если их деревеньки где-то под Старицей? – выпалил я.
Не вовремя спросил. Воротынский, отвечая на мой недоуменный вопрос, тут же сообщил мне еще одну пикантную подробность. Дескать, да, жили они там, но в тех деревеньках тяжко сыскать хорошую повивальную бабку, а Мария Андреевна на сносях и не ныне завтра родит, потому и перебрались в Москву.
«Совсем здорово, – мрачно подумал я. – И куда теперь лезть? А надо!»
С трудом выждав неделю, я осторожно завел непринужденный разговор с Воротынским и как бы между прочим поинтересовался, родила ли молодая боярыня – та, что невестка его старого соратника. Оказалось, что не только родила, но счастливый отец уже устраивает крестины, на которые в числе прочих пригласил и князя.
Несколько удивленный моей просьбой – очень хочется поглядеть, как на Руси крестят детей, – размышлял Воротынский над ней недолго и согласился прихватить меня с собой.
– Только о том, что ты фрязин, молчи, – посоветовал он. – Ни к чему о том прочим ведать. Дойдет до государя, кой непременно восхочет тебя повидать, а тамо невесть как сложится. Или ты передумал и ныне возжаждал к государю пред его ясные очи явиться? – Он ревниво покосился на меня.
– Нет, – тут же ответил я. – Ничего я не возжаждал. Я и говорю-то еще плохо, а иных слов вовсе не знаю. Еще ляпну что-то не то.
