Жирандоль - Бориз Йана
Ольга упросила своих начальников оставить ее на время в родном Курске, теперь она восседала в большом пустом кабинете с круглым столом посередине, колдовала над агитацией. Этот стол вообще-то помнил свое истинное предназначение – для барских трапез, но за неимением их вполне приспособился для большевистских лозунгов и листовок. Белозерову из Москвы не хотели отпускать, но она уперлась, в очередной раз показала свой непокорный нрав и взяла верх. Теперь она снова жила с теткой, но та уже не обращала внимания на поздние визиты, на запах табака и грязных портянок. Пока большевистская племянница ютилась под крышей Ираиды Константиновны, семейство не тронут, из дома не выгонят и на крестьянские поля не отправят. Лучше терпеть.
Работы по строительству новой счастливой жизни оказалось горы, холмы да еще и пригорки. Времени на любовь категорически не оставалось, а Платону, как назло, хотелось романтических прогулок, посиделок под цветущими липами, стихов. Он привычно откладывал несбывшееся в обитую бархатом шкатулочку, чтобы не повредилось, чтобы вытащить попозже и посмаковать, а пока ограничивался плотскими утехами, чаще всего на том же многострадальном обеденном столе. Мечталось, что еще будет у них общая кровать, патефон с пластинками и кулебяки по праздникам. И он верил. Даже колечко выменял у шепелявого инвалида за фунт табаку – обручальное, тоненький ободок.
Если начистить, то засверкает надеждами, а если таскать за пазухой, то почернеет и скукожится.
Ольге он преподнес кольцо на Масленицу. По-весеннему бурогозило солнце, слепило, вышибало слезы. Обедневшие прилавки скудно угощали баранками и постными резиновыми оладьями – бледным подобием настоящих праздничных блинов. Народ привычно вывалил на ярмарку, но все больше смотрел, приценивался. Покупали редко и не за деньги, менялись. Вокруг самовара толпились солдаты в шинелях нараспашку. Платон с Ольгой подошли поближе и по ядреному запаху догадались, чем вызвано оживление. Закуски не наблюдалось.
– Ничего, будут и у нас копченые окорока. – Она надела желтую юбку, ту самую, чудом выжившую, со следами боевых ранений, искусно прикрытыми разноцветными заплатками.
– Олюшка, я по пирогам не соскучился, ты меня не утешай, родненькая. – Сенцов остановился и взял ее за рукав тулупа, повернул к себе лицом. – Чтобы у нас все было, надо сначала по-человечески обвенчаться. Перед богом и людьми. Стань моей законной женой. – В его руке появился тоненький ободок кольца, нацелился на ее варежку.
– Ой, – Ольга кокетливо вскинула глаза к безоблачному небу и зажмурилась от яркого света, – как… как неожиданно!
Он неуверенно потянул за варежку, но она сжала кулачок. Кольцо в нерешительности повисло между ними.
– А что такое не… небогатое?
Платон удивился. Ольга никогда не заглядывалась на красивости, не тянулась к роскошествам.
– Так это… начало. Потом, даст бог, я тебя в сапфиры наряжу и шелками занавешу.
– Тогда… не подождать ли? – Она засмеялась и решительно убрала руку в карман. – Что же нам размениваться? Как будут сапфиры, так приходи.
Он обиделся: непоследовательная, сумасбродная, непредсказуемая! Бунтарка, одним словом. Какая-то баба в цветастом платке сунула под нос валенки.
– Меняетесь? – Ее пронырливый желтый глаз разглядел колечко.
Мелюзга шныряла под прилавками, барышни похохатывали и, поскользнувшись, падали прямо в руки кавалерам. Сгорбленная старуха в черном рассыпала баул с ношеными калошами и ползала на коленках, собирая свое истоптанное сокровище.
– Так нет? – буркнул Платон, пробираясь вслед за Ольгой к чучелу, кое-как слепленному из ветоши и мочала. – Зачем тогда… вся эта акробатика?
– Акробатика исключительно полезна для здоровья и для духа. – Она повернулась, сверкнула зубами и нежно шлепнула шерстяным пальчиком по длинному носу: – Ищи сапфиры, дурашка.
Платон дулся до натопленной прихожей Ираиды Константиновны, а Ольга даже не обращала внимания. Перед крыльцом он хотел проститься, повернуться спиной и уйти, не оглядываясь, но маленькая сильная ручка схватила за отворот тулуп а, повела за собой внутрь.
– Чаю попьем горячего, у меня варенье припасено.
– А зачем тебе меня чаем поить, коли замуж не собираешься? – Все-таки обида не могла сидеть внутри, так и рвалась облить, испачкать строптивую.
– Я же вроде замужем. – Ольга стеснительно потупилась. – Да и не к лицу большевикам эти пережитки.
– Ох! – Сенцов присел от неожиданности. Об этом он и не подумал. – Но… тебе надо развестись… Что это за… как это у магометан делается?
– Не знаю, надо спросить. – Она отмахнулась от трудной темы и начала расстегивать блузку, путаясь в частых меленьких пуговичках. – Давай после…
Платон обрадовался, как всякий самец, и забыл на время про туманность ее брачного статуса. Но не насовсем. Примерно раз в неделю или в месяц он намекал, что таким, как они, давно пора бы обвенчаться, и он готов и все такое. Он даже планировал удивить ее: вытащить из сундука колечко с сапфиром и, наплевав на мораль и условности, преподнести в качестве предсвадебного подарка. Но такие мысли не задерживались в голове, только заглядывали ненароком и убегали прочь, напуганные и пристыженные. Нет! На краже и крови благополучия не построить. Не такое кольцо будет у его законной жены! Он заработает и купит ей сапфиры, а эти счастья не принесут.
Каждый разговор заканчивался примерно одинаково – тяжелым пыхтением и сладострастными стонами. В окно постучалась весна, тронулся и уплыл восвояси лед на Тускари. Однажды Платон подкараулил длиннобородого муллу-татарина в торговых рядах и рассказал про свою печаль.
– Нехорошо это. – Мулла недовольно свел брови. – Жена и муж надо бместе жить. Но… если муж не хочет сбой жена, надо просто три раза говорить «талак».
– И все?
– Да, псе. Твоя женщина сбободный.
Благодарный Платон долго кланялся длиннобородому, прикладывая руку к груди. Он видел, что магометане так делали. Можно, можно Ольге развестись! Вот именно об этом он и жаждал сегодня поговорить, убежав пораньше от заботливой матушки, которая ни под каким предлогом не смогла бы принять невенчанной жены единственного сына.
Но в тот апрельский вечер, когда Дорофея Саввишна накормила сыночка кулебякой и оставила баловаться никчемными рисунками, поговорить с Ольгой не удалось. Еле успел спрятать на место сокровища и захлопнуть тетрадку с капризной серьгой, как пьяный зять прибежал ругаться, требовал выдать ему жену, то есть Платонову сестрицу Аринку, которой в закромах Дорофеи Саввишны совсем не наблюдалось. Потом и сама Арина Николаевна прилетела, почти что на метле, по крайней мере, так могло показаться со стороны, потому что она неслась по улице, размахивая своим орудием во все стороны, и непонятно, кто кого тащил. Метла требовалась для усмирения драгоценной половинки. На брата она зло посмотрела и цыкнула, мол, не лезь. Но он полез, ведь мать уже приготовила накрахмаленный уголок косынки, уже выглядывала из-за ненадежного ситчика, готовая заплакать и утирать этим самым уголком выцветшие глаза. Долго и бестолково беседовал с пьяным зятем, уговаривал сестру играть спектакли подальше от матушкиных глаз и сам понимал тщетность своих слов. Нравилось им так, кровь быстрее бежала. Что-то загоралось после публичной ругани, наверное, мирилось слаще обычного. Вот и его Ольга такая, жар у нее вскипал от недозволенности, ей пойти против правил – лучшее снадобье от всех хворей и скуки.
На следующее утро Сенцов как ни в чем не бывало отпирал лавку. Торговли в привычном понимании давно не было, но красномордый заготовитель Прутьев обязал поставлять табак на фронт, а кроме того, еще сапоги и ремни. Соседняя кожевенная лавка сгорела, и ее ассортимент перекочевал под пискуновское покровительство.
– Привет, несознательный элемент! – Дверь распахнулась и впустила Липатьева. Его богатые кудри обильно нарядились сединой, лицо сразу помудрело и открылось, из глаз исчезло ехидство.
– И вам доброго здоровьица, сознательный элемент. – Не выбрав тактику поведения со счастливым соперником, Сенцов решил придерживаться того же иронично-панибратского тона.
