Йоханнес Йенсен - Христофор Колумб
Она провела Кортеса в Теночтитлан, переводила ему речи своих соплеменников, – у Кортеса она выучилась испанскому языку, – терлась между ацтеками и разнюхивала их планы, а потом выдавала их своевременно Кортесу и тем давала ему лишние козыри в руки. Она обладала изумительной способностью женщин подслушивать, быть одновременно всюду и ловить все новости, носящиеся в воздухе. Не сообщала ли она в то же время того, о чем говорили Кортес и его друзья своим близким в Теночтитлане, близким по крови и по родству?.. Нет, этого нельзя о ней сказать, этого Малина не делала, – она слишком любила Кортеса.
И вот, она сновала всюду, чарующая и смертельно опасная, – смесь змеи и хищного зверька, в роде ласки, куницы или оцелота[41]. Она была источником тех божественных сил, которые обнаруживал Кортес, когда заранее разгадывал тайные планы и чуть ли даже не мысли ацтеков; она выдавала их ему, она, их собственная плоть и кровь, она была силою его силы! В своем страстном поклонении ему, она готова была положить весь свой народ к его ногам, перегрызть горло всем людям и бросить окровавленные жертвы ему под ноги! Как, должно быть, она любила его! Диас рассказывает, что Кортес был слегка кривоногий, что еще до этого похода он расхаживал с видом полководца, нацепив султан себе на шлем и медаль на грудь, величался заранее; вообще много невыгодных сообщений можно привести о Кортесе, но не стоит этим заниматься; достаточно сказать, что он был любим Малиной.
Как ни напуганы были ацтеки оружием и конями испанцев, не говоря уже о их божественном происхождении, все же и они могли кое-чем удивить Кортеса. Не численностью, не страшною боевою раскраскою и не варварским оружием: Кортеса не беспокоило, что ему приходилось воевать с полчищами в тысячу раз многочисленнее его отряда, не раздражали и не пугали его жужжавшие в воздухе стрелы из отточенного обсидиана, как не страшил и визг и вой врагов, катившихся на него адской лавиной; нет, но… они были людоеды!.. Это оскорбляло религиозное чувство Кортеса. Почти в самом начале его похода с побережья в горы, один по-своему очень благочестивый касик приказал зарезать в честь Кортеса с полсотни пленных и угостил белых богов лепешками, замешанными на человеческой крови. Кортес был искренно возмущен. Это было противно христианству, являлось тягчайшим из всех грехов, хотя о нем и не упоминалось святой церковью в числе смертных грехов, – никто ведь не представлял себе даже возможности такого греха! Кортес подходил к вопросу антропофагии с чисто теологической[42] точки зрения и чувствовал себя официально призванным положить конец этому еретическому обычаю во что бы то ни стало, всеми средствами – хотя бы с помощью жесточайших военных мер. Кортес испытывал непреодолимое личное отвращение перед такою формою че– ловекоистребления, готов был стыдиться за все человечество и, как ни был вообще силен, с чувством своим в данном случае едва мог сладить, поддаваясь чисто нервному движению, как женщина, увидавшая паука; его всего передергивало – брр! брр!.. он начинал говорить дискантом и впадал в какое– то расслабленное состояние, которое проходило, лишь когда ему удавалось провести день – другой на поле битвы да скосить пушечными выстрелами несколько полчищ этих дикарей.
Это чувство он испытывал в течение всего похода; оно постоянно подогревалось и росло под влиянием доходивших до его слуха новых примеров ужасной греховной кровожадности ацтеков. И в той же пропорции уменьшалось благоговение мексиканцев перед белыми. Никто уже не считался серьезно со старым радостным пророчеством о втором пришествии Кецалькоатля, это одно суеверие; сомнительно даже предположение, что это тейлы; большинство туземцев вполне ясно сознавало, что это самые обыкновенные грязные и хищные люди. Лошади, которых сперва так боялись, как раз и стали причиною открытия смертности пришельцев, – ацтекам удалось умертвить парочку этих диковинных существ! Испанцы поспешили закопать первых убитых лошадей, чтобы скрыть от туземцев истину, но она все же обнаружилась.
На алтарях ацтеков находили затем кое-какие остатки жертв, принесенных ими в первое время войны; между прочим, найдены были: подкова, фландрская шляпа и письмо – предметы, которые красноречиво говорят нам о положении вещей. Ясно, что так дело продолжаться не могло.
Но даже после того, как Кортес и его свита утратили выгоды положения богов, на их стороне оказалось большое преимущество – остаться людьми, внушающими ужас.
Апостольское рвение Кортеса обострилось еще ошеломляющим впечатлением, произведенным на него богатствами Мексики и, главным образом, не природными, а сокровищами, накопленными людьми. Началось с того, что Монтесума вежливо отправил ему навстречу посольство с дарами, когда Кортес был еще на пути к городу. Эти мелочи, мало достойные внимания божества, как вежливо выразились послы, были в глазах испанцев целым состоянием из золота, драгоценных камней и произведений искусства; последние расплющивались или переплавлялись новыми владельцами. Но если это были «скромные» дары, то какие же несметные сокровища ожидали завоевателей в самом городе? Это не могло не разжигать их воинственного пыла, и участь ацтеков была решена.
ОРЕЛ И ЗМЕЯ
Древнейшим символом ацтеков в связи с основанием Теночтитлана – что означает «Кактусовая скала» – было изображение скалы с растущим на ней кактусом, на котором сидит орел, держа в клюве змею, – картина, символизирующая природу мексиканского плоскогорья.
Древние ацтеки построили свое пуэбло на том самом месте, где в действительности увидели такую картину. Они приняли ее как знамение. После прихода испанцев они могли расширить значение этого своего тотема[43], увидеть в нем символ своей судьбы,—им предстояла борьба не на живот, а на смерть. И посейчас национальным знаком Мексики служит изображение орла и змеи, которые соединили свои силы, заключили союз. Но в эпоху Кортеса орел с выпущенными когтями и хищно разинутым клювом парил над гремучею змеей.
История завоевания Мексики известна в отдельных своих деталях: поход Кортеса на плоскогорье, заговор в Холуле, помощь Малины и кровавая баня, вступление в Мексику и пленение Монтесумы в его собственном городе, двусмысленное поведение Нарваэса и Альварадо во время отсутствия Кортеса, восстание и смерть Монтесумы, злополучное отступление испанцев из Мексики, их возвращение и осада, принесение мексиканцами в жертву всех пленных испанцев, голод среди туземцев и сдача города. Описания всего этого можно найти всюду и везде, и чем они подробнее, тем менее они отчетливы и живы.
