Тобайас Смоллет - Путешествие Хамфри Клинкера
— Ба! Совершенно верно!.. — воскликнул его светлость. — Вот-вот… Но кто же тогда был епископом? Епископ Блекбери — да, да, именно епископом блекберийским! Может быть, какой-нибудь ваш родственник…
— Очень возможно, очень возможно, милорд! — сказал дядюшка. — Блекбери
— плод Брамбла… 18 Но я не думаю, чтобы сей епископ был ягодой с нашего куста.
— Правильно! Правильно! Ха-ха-ха! — воскликнул герцог. — Тут вы меня поймали, добрейший мистер Брамбл, ха-ха-ха! Буду рад вас видеть на Линкольнс Инн Филдс… Вы знаете дорогу… Времена переменились. Хоть власть я и потерял, но способностей не утратил… Ваш покорный слуга, любезный мистер Блекбери…
С этими словами он направился в другой угол зала, расталкивая людей.
— Какой любезный старый джентльмен! — воскликнул Бартон. — Какая бодрость духа! Какая память! Он никогда не забывает старых друзей!
— Он оказывает мне слишком много чести, причисляя к своим друзьям, — сказал наш сквайр. — В бытность мою в парламенте я голосовал за министерство только три раза, когда моя совесть говорила мне, что его действия правильны. Но ежели он еще устраивает утренние приемы, я поведу туда племянника, пусть он поглядит и убедится, что следует их избегать. По моему мнению, английскому джентльмену вредней всего бывать на приемах министра. Теперь я ничего не могу сказать о его светлости, но лет тридцать назад он был постоянной мишенью насмешек и проклятий. Над ним всегда издевались, почитая его обезьяной в политике, а его пост и влиятельность споспешествовали только тому, что глупость его стала всем известна и оппозиция проклинала его как неутомимого подголоска главной персоны, коего справедливо заклеймили как отца продажности. Но сия забавная обезьяна, сей продажный подголосок, как только потерял свои посты, каковые были ему решительно не по плечу, и как только развернул знамена кучки, подрывающей свою партию, так тотчас же превратился в образец добродетели. Те самые люди, которые раньше поносили его, нынче превозносят до небес как мудрого, опытного государственного мужа, главную опору протестантского престолонаследия и краеугольный камень английской свободы… Мне хотелось бы знать, как мистер Бартон примиряет сии противоречия, не принуждая нас отречься от всех прав и привилегий на здравый смысл?
— Дорогой сэр, — ответил Бартон, — я не склонен оправдывать крайности толпы, которая, по моему мнению, была сумасбродна раньше, когда поносила, и остается сумасбродной теперь, когда превозносит… Но я был бы очень рад пойти с вами в ближайший четверг на утренний прием к его светлости… Боюсь, там будет не очень много народу, ибо есть большая разница между теперешней его должностью президента совета и прежним его постом первого лорда казначейства.
Когда этот услужливый друг назвал нам всех знаменитых особ обоего пола, явившихся ко двору, мы решили удалиться и ушли.
У подножия лестницы толпились лакеи и носильщики портшезов, а среди них стоял, взобравшись на скамейку, Хамфри Клинкер, со шляпой в одной руке и с бумагой в другой, и держал речь собравшимся. Прежде чем мы успели осведомиться, что здесь происходит, он заметил своего хозяина, сунул бумагу в карман, спустился с возвышения, пробился сквозь толпу и подал карету к воротам.
Дядюшка не говорил ничего, пока мы не уселись, а потом внимательно поглядел на меня, захохотал и спросил, понял ли я, о чем Клинкер держал речь толпе.
— Ежели парень превратился в скомороха, — сказал он, — мне нужно будет его прогнать, а не то он всех нас сделает шутами.
Я заметил, что, по всей вероятности, он изучал лекарское искусство у своего хозяина, который был коновалом.
За обедом сквайр спросил его, занимался ли он когда-нибудь врачеваньем.
— Да, ваша честь, но имел дело с бесчувственными тварями и не лечу разумных созданий, — ответил тот.
— Я не знаю, кем вы почитаете слушателей, перед коими разглагольствовали в Сент-Джемском дворце, но хотелось бы знать, что за порошки вы им раздавали и успешна ли была ваша торговля.
— Торговля, сэр! — воскликнул Клинкер. — Смею надеяться, я никогда не буду таким негодяем, чтобы продавать за золото и серебро то, что получаешь даром по милости господней! Я ничего не раздавал, ваша честь, кроме советов моим собратьям, таким же, как и я, слугам и грешникам.
— Советы? Какие?
— Не ругаться, потому это богохульство, ваша честь! Ужасное, постыдное богохульство, волосы становятся дыбом!
— Ну, ежели ты сумеешь вылечить их от сего недуга, я стану почитать тебя чудесным лекарем.
— А почему бы их не вылечить, добрый хозяин? Сердце у этих бедных людей совсем не такое упрямое, как ваша честь, должно быть, изволит думать. Надо сделать только так, чтобы они поняли, что, кроме добра, вы ничего им не желаете, а потом они станут терпеливо вас слушать и вы их без труда убедите в безумии и греховности их привычки, которая не приносит ни пользы, ни удовольствия.
При этих словах дядюшка покраснел и окинул взглядом всю компанию, сознавая, что у него самого рыльце в пуху.
— Ежели вы, Клинкер, — заметил он, — настолько красноречивы, что после ваших убеждений простолюдины откажутся от сих троп и фигур риторики, то их разговор ничем не будет отличаться от разговора их господ.
— Но тогда, ваша честь, ничего дурного в их разговоре не будет. А в день Страшного суда разницы между людьми не будет никакой!
Когда Клинкер пошел вниз за бутылкой вина, дядюшка поздравил сестру с появлением в семействе проповедника, а мисс Табита сказала, что он парень трезвый, учтивый, весьма почтительный и очень старательный и к тому же, как она полагает, добрый христианин.
Клинкер, можно полагать, должен был обладать особым талантом, чтобы завоевать благоволение этой фурии, столь злобно против него предубежденной; в самом деле, после приключения в Солтхилле мисс Табби, казалось, стала совсем другой. Она перестала орать на слуг — это занятие сделалось для нее привычным и было просто необходимо ей — и так охладела к Чаудеру, что подарила его леди Грискин, которая намеревается сделать эту породу собак модной.
Эта леди — вдова сэра Тимоти Грискина, дальнего родственника нашего семейства. Доходу у нее — пятьсот фунтов в год, но она ухитряется тратить в три раза больше. Ее поведение до брака было сомнительно, но теперь она живет, как требует bon ton 19, у нее ведут карточную игру, она приглашает на ужин избранных друзей, и ее посещают особы высшего света. Со всеми нами она была удивительно вежлива и с особливым уважением относится к дядюшке, но чем больше она его гладит, тем больше он ощетинивается. На все ее любезности он отвечает лаконично и сухо. Как-то она прислала нам корзинку чудесной клубники, которую он принял с явным неудовольствием; процитировав из «Энеиды»: «Timeo Danaos et dona ferentes» 20. Она дважды приглашала Лидди поехать с ней утром в карете подышать свежим воздухом, но мисс Табби столь была бдительна (по распоряжению дядюшки, как я полагаю), что той пришлось брать с собой не только племянницу, но и тетку. Я попытался поговорить об этом со стариком, но он уклонился от всяких объяснений.
