Илья Маслов - Царь Венетам
- Нет! Отпустите его.
Стальная хватка разжалась, и менестрель едва не упал - так ослабили его раны. Хейд же продолжал:
- Конечно, что еще мог сказать рифмоплет, чьи бредни достигли даже моего слуха. Должно быть, ты предпочел бы попасть в плен к какому-нибудь варварскому вождю, который бы сварил тебя в котле? Или к райксу, который посадил бы тебя в подземелье на цепь и заставил бы жрать крыс? Там бы ты не так говорил...
А Вальгаст к тому времени окончательно стал самим собой:
- Видишь ли, Хейд, я предпочел бы совсем не попадать в плен. Но уж лучше, как ты сказал - "жрать крыс", чем самому стать твоим завтраком. Одна надежда - может быть, ты мною отравишься?
- Ты слишком самоуверен, рифмоплет. И я знаю, почему - тебе нечего терять, у тебя нет ни дома, ни семьи. Такие, как ты, только и способны, что вечно бунтовать.
- У меня нет ничего? Хейд, ты зря это сказал!
- О, я знаю, что ты скажешь - у тебя есть твой народ, твоя "Родина":
- И это - тоже. А еще есть солнечный свет, и мои песни, и... но ты этого никогда не поймешь.
- Солнечный свет такой же "твой", как и чей угодно еще. А песни - что ж, может быть, я тоже хочу их послушать?
Кто-то в черном плаще сунул в руки менестрелю великолепную арфу. Вальгаст тронул, полуприкрыв глаза, струны - и сказал:
- Хорошо, Хейд. Жаль, что это не моя старая, но звонкая спутница - но я спою для тебя.
Он еще раз прикоснулся к струнам. Родился негромкий звук, шелестом рассеявшийся в темноте, среди военачальников и графов Хейда. Вальгаст больше не смотрел ни на них, ни на самого повелителя вампиров - он поднял лицо вверх, и его глаза незряче устремились туда, где за толщей каменных блоков - он чувствовал это! - сияло Солнце. Губы менестреля что-то прошептали, и он запел. Негромко, сдержанно, без особого надрыва: Но все громче и громче:
Ты пой, струна, ты плачь, струна,
В огне родная сторона,
И дом, и сад разорены,
И песни птичьи не слышны.
Ты пой, струна, зови, струна -Ведь Родина у нас одна,И пусть проклятье поразит,Того, кто в битве побежит!
Восстанем, братья! Кровь за кровь!Мечи пусть укрепит Любовь,И Ненависть пусть закалитТого, кто ворогов разит!
Пуст торжествует вражий царь!Мы помним - говорили встарь:"Раб - мертв при жизни, а геройи после гибели живой!"
Запомни, враг! Придет наш час,Ничто не остановит нас,Мечи тьму ночи разорвут,И вражьи стяги упадут!
Запомни, черный царь - тиран,В сердцах посеявший обман -Во прахе будешь ты лежать,И ворон будет труп терзать!
Звени, струна, зови, струна -Идет Священная Война!Вставай с колен, свой меч бери -Врага с земли своей гони!
Вальгаст замолчал. Его глаза вновь встретились с глазами Хейда, и менестрелю показалось, что что-то изменилось во взоре завоевателя. Однако голос повелителя вампиров звучал так же насмешливо, как и прежде:
- Теперь я понимаю, почему тобою так восхищались взбунтовавшиеся рабы. Поистине, поэт может придать благородный облик чему угодно! Но здесь, среди истинных господ, подобным песням нет места.
Вальгаст еще более внимательно пригляделся к всемогущему собеседнику - и ответил:
- Однако ты сам приказал мне петь. А значит, по чему-то человеческому ты все-таки тоскуешь...
Неожиданно Хейд поднялся с трона, стремительно подошел к Вальгасту и схватил его с нечеловеческой силой за волосы, заставив отклониться назад и зажмуриться от боли. Блеснул клинок повелителя вампиров - и обезглавленное тело рухнуло на пол, заливая все вокруг кровью. Хейд же воздел над собою голову менестреля, по-прежнему крепко вцепившись в волосы и крикнул, наводя трепет на стоявших по сторонам вампиров:
- Ну?! Где твои братья, которых ты призывал взяться за мечи? Где твои песни, твое Солнце? Что, ты и сейчас будешь предрекать мне падение и гибель? Твой Светозар и его разбойники уже почти уничтожены, и так же я раздавлю любого, кто посмеет ломать созданный мною порядок! Ну, так обречен ли я? Погибну ли? Что ты теперь скажешь?
И вдруг отрубленная голова распахнула веки, страшным, ослепительным взглядом небесно-голубых глаз пронизав Хейда. Завоеватель выронил ее, но тут же со злостью пнул сапогом и обернулся к рядам своих графов:
- Уберите тело этого ублюдка!
Яростные порывы ветра, снег, усталость, голод, боль незаживающих ран и холод, страшный, непрекращающийся, вечный холод серо-ледяных гор - все эти бичи обрушились на отступавшую армию Светозара, царя венетам.
Хлопья снега лезли в глаза, в нос, набивались за шиворот. Затем они таяли, причиняя дополнительные холод и неудобство, особенно попадая на раны. Катастрофически не хватало теплой одежды - много ткани было пущено на повязки, а теплыми плащами укрывали раненых и обессилевших, которых несли буквально на себе. Лошадей царь также приказал беречь, хотя заготовленный на равнинах корм для них стремительно иссякал. Впрочем, лошади были жизненно необходимы - они тащили повозки, в которых сидели совсем уж ослабевшие воины, жены и дети.
Это был немыслимый и страшный переход! Люди заходились истошным кашлем, харкали на снег кровью, а потом слабели и падали на землю, уже не в силах подняться. Рядом с ними валились лошади, ослепшие от почти постоянного снегопада. Огонь было не развести, и конину приходилось есть сырой, а все остальные припасы давно вышли. Недостатка в воде не было - люди ели чистый снег, но это оборачивалось пыткой для простуженного горла. Когда призрак голодной смерти воочию предстал отступавшим, иные были готовы даже есть человечину - плоть умерших воинов, но Светозар решительно запретил все разговоры об этом, так как знал: сломайся этот последний барьер - и войско будет обречено, обратившись в неорганизованную толпу, каждый человек которой будет рассматривать соседа потенциальной добычей! И без того ослабшие люди, не слушая командиров, бросали по дороге мечи, щиты, доспехи, становящиеся все более тяжелыми с утратой сил. Такою была армия царя венетам, которая на последнем горном перевале, отделявшем ее от плодородных равнин за горами, лицом к лицу столкнулась с очередным воинством Хейда.
Конечно, новый противник значительно уступал прежним. Всадники-катафрактарии со знаменитыми длинными копьями даже не поднялись в горы сами, остановившись на самой границе мертвого мира ледяных гор и привычной земли, покрытой цветами и травами. И они, разумеется, были непреодолимой преградой на пути оборванных и голодных воинов! Что остается им? Броситься на копья всадников, обрекая свои семьи на рабство или повернуть обратно, в объятия царицы Мораны?
