Роберт Святополк-Мирский - Пояс Богородицы
— Ты меня им сделаешь.
— Я? Каким же образом?
— Ты напишешь верительную грамоту на мое имя на самой лучшей бумаге, какая найдется в Казани. По этой грамоте я буду твоим доверенным послом, ты поклянешься Ахмату в дружбе и предложишь любую помощь против Москвы или Бахчисарая. Ты дашь мне вот этот перстень, что у тебя на пальце, для большей верности. Ты оденешь меня по вашей сибирской моде и выделишь в провожатые десять твоих хороших сибирских или ногайских воинов, некоторые из которых, возможно, погибнут. Но они будут моими официальными гонцами, и я буду по одному посылать их тебе с усыпляющими Ахмата известиями. Он наверняка велит убить некоторых на выбор, чтобы проверить, что я тебе пишу. Поэтому я буду писать тебе только о его заслугах и восхищаться его величием, а ты отвечай мне через этих гонцов, как ты ему предан. Он ничего не заподозрит, и я буду с ним до самого конца. А ты жди меня на берегах Дона уже в декабре, я найду тебя там сам.
Ибак встал, прошелся по комнате, вернулся и сказал:
— Мне нравится этот план. Я сделаю все, как ты хочешь, и буду ждать тебя там, где ты сказал. Но если ты не придешь…
— Я приду, — твердо сказал Сафат, — и отведу тебя туда, куда обещал. Слово мурзы.
— Я тебе почему-то верю, — странно улыбнулся Ибак.
…Вот так, благодаря случайной встрече со своим старым товарищем, Сафат неожиданно легко и просто вошел в число самых приближенных лиц хана Ахмата в его Московском походе.
Не надо думать, что хан Ахмат всего не проверил.
Он все проверил.
Уже трое посланцев из десяти гонцов, которые были при Сафате, погибли где-то на опасных дорогах, а ценой их жизни стала уверенность хана Ахмата в том, что Ибак его верный друг и союзник, а его посол Сафат — милейший человек и прекрасный шахматист.
Но если бы здесь был Медведев, он скептически сказал бы Сафату, что не верит в случайности. Он также очень удивился бы рассказу о том, как легко, быстро и наивно коварный хан Ибак воспринял сомнительное предложение Сафата и сделал все так, как он хотел.
И Медведев был бы прав.
Потому что Сафат не имел ни малейшего понятия о том, что именно делал хан Ибак в Казани, так далеко от своей столицы, да еще находясь там тайно, как и не знал, кого он там так долго ждал.
А ждал он там своего старого знакомого Нордуалет-Гирея, старшего брата Менгли, потому что Нордуалет еще в июле позвал его сюда тайной весточкой и назначил ему тут встречу.
За день до прибытия Сафата проплыла на ладьях по Волге московская судовая рать и остановилась на отдых подальше от казанских глаз.
Ночью намеченная встреча состоялась, и Нордуалет сообщил Ибаку под большим секретом: они плывут, чтобы раз и навсегда покончить с родовым гнездом хана Ахмата, столицей его Сарай-Берке, и что если он, Ибак, хочет занять чью-то сторону и подумать о своем будущем, то сейчас — самое время сделать выбор. Ибак, который был несколько раз в Сарай-Берке, дал Нордуалету по его просьбе ряд ценных советов относительно наиболее неожиданного нападения на город, взятия и разграбления его, пожелал успеха этой смелой операции и заверил в своей дружбе. Ему понравилось известие, и он начал думать о том, как бы принять более активное участие в этом деле, как тут, откуда ни возьмись, появился Сафат со своим предложением…
Ибак, конечно, ничего не сказал Сафату о том, что он уже знал, но сведения Нордуалета неожиданно подтверждались, и появлялся реальный шанс навсегда покончить с Золотой Ордой — ведь если столица будет разгромлена дотла, Ахмату действительно некуда будет возвращаться, и он окажется беззащитным зимой в Донских степях…
В том же, что московиты захватят и уничтожат Сарай-Берке, у Ибака не было сомнений, особенно после того, как он увидел на палубе одной из проплывающих мимо московских людей человека, каких еще никогда в жизни не видывал.
Могучий великан размахивал огромной палицей и таким же огромным щитом, обучая какой-то особой технике боя менее опытных воинов на палубе ладьи, и даже с самой середины широкой Волги донесся его странный клич:
— Йо-хх-ххо! й-о-о-о!
…Неисповедимы пути твои, Господи!
Глава восьмая. ТАЙНА ХАНА АХМАТА
Еще не успели отшуметь свадебные празднества, а купец Манин уже весь горел от нетерпения поскорее заняться делом — ну такой уж он был человек — иначе, наверное, никогда не стал бы купцом, не нажил бы состояния и не поперся б из своего родного Новгорода черт знает куда, чтобы начинать какое-то неизвестное дело на совершенно пустом месте, хотя это, впрочем, было скорее следствием не его деловых качеств, а огромной любви к единственной дочери, с которой он не мыслил долгого расставания.
Одним словом, уже на пятый-шестой день свадьбы, как только разъехались по своим делам Медведев, Картымазов и Бартенев, Онуфрий Карпович стал приставать к новоиспеченному зятю с расспросами, что тут где продают и покупают. Благодаря тому что семейство Неверовых было родом из этих мест (в силу чего, кстати, оказало немало добрых услуг Антипу во время пребывания в его лагере), Ивашко и Гаврилко с детства знали не только каждую деревеньку или сельцо в окрестностях от Можайска до Опакова, но также и чем там промышляют, что имеют в избытке, а в чем нуждаются.
И первое место, на которое указал Ивашко своему тестю, был, конечно, ближайший городок Медынь, который потому так и назывался испокон веку, что славился своим отменным медом.
Купец Манин, не желая слишком уж тревожить молодых в их медовый месяц, отправился проверить лично, действительно ли так хорош хваленый медынский мед, благо дорога близкая — рукой подать.
Сопровождали его, как всегда, двое верных слуг. Медведев запомнил их еще с той страшной зимы 1478 года, когда он, случайно проходя мимо, помог Любаше донести воду из замерзшего колодца, а когда нынешней зимой в Новгороде они с Ивашкой и Алешей направлялись с поручением Патрикеева к дому купца Манина, обрисовал их Ивашке так: один постарше — хромой, а другой помоложе — лысый…
Ивашко тогда был потрясен неслыханной прозорливостью хозяина, а уже через час лежал, едва живой, с простреленной грудью, в этом доме, где, как оказалось, встретил свою суженую, а ухаживали за ним вместе с будущей женой те самые двое слуг купца — один постарше — хромой и другой помоложе — лысый.
Первого звали Филат Киреев, а второго Истома Полушкин.
Оба они были сиротами, выросшими в доме Маниных, взятыми в обучение еще его отцом Карпом, и фактически воспитывались, росли и учились купеческому делу, как младшие братья Онуфрия. Они стали верными, преданными слугами, никогда не подводили своего патрона, и Манин, рано овдовевший, был к ним очень привязан.
