Александр Дюма - Двадцать лет спустя (часть первая)
— Да, питаешь к ним преданность… — повторил Портос. — Значит, в настоящую минуту вы преданы?..
— Королю, королеве и кардиналу. Более того, я поручился и за вас.
— И вы говорите, что заключили некоторые условия относительно меня?
— Блестящие, мой дорогой, блестящие. Прежде всего у вас есть деньги, не так ли? Сорок тысяч ливров дохода, сказали вы?
Портос вдруг встревожился.
— Ну, милый мой, — сказал он, — лишних денег ни у кого не бывает. Наследство госпожи дю Валлон несколько запутано, а я не мастер вести тяжбы, так что и сам перебиваюсь, как могу.
«Он боится, что я приехал просить у него взаймы», — подумал д’Артаньян.
— Ах, мой друг, — сказал он громко, — тем лучше, если у вас заминка в делах.
— Почему: тем лучше? — спросил Портос.
— Да потому, что его преосвященство даст вам все земли, деньги, титулы.
— А-а-а! — протянул Портос, вытаращив глаза при последнем слове д’Артаньяна.
— При прежнем кардинале, — продолжал д’Артаньян, — мы не умели пользоваться случаем, а ведь была возможность. Я говорю не о вас: у вас сорок тысяч доходу, и вы, по-моему, счастливейший человек на свете…
Портос вздохнул.
— Но тем не менее, — продолжал д’Артаньян, — несмотря на ваши сорок тысяч ливров доходу, а может быть, именно в силу этих сорока тысяч ливров, мне кажется, что маленькая коронка на дверцах вашей кареты выглядела бы очень недурно, а?
— Ну разумеется.
— Так вот, друг мой, заслужите ее: она на конце вашей шпаги. Мы не повредим друг другу. Ваша цель — титул, моя — деньги… Мне бы только заработать достаточно, чтобы восстановить Артаньян, пришедший в упадок с тех пор, как мои предки разорились на крестовых походах, да прикупить по соседству акров тридцать земли, — больше мне не нужно. Я поселюсь там и спокойно умру.
— А я, — сказал Портос, — хотел бы быть бароном.
— Вы им будете.
— А о других наших друзьях вы тоже вспомнили? — спросил Портос.
— Конечно. Я виделся с Арамисом.
— А ему чего хочется? Быть епископом?
— Представьте себе, — ответил д’Артаньян, не желавший разочаровывать Портоса, — что Арамис стал монахом и иезуитом и живет как медведь; он отрекся от всего земного и помышляет только о спасении души. Мои предложения не могли поколебать его.
— Тем хуже! — сказал Портос. — Он был человек с головой. А Атос?
— Я еще не виделся с ним, но поеду к нему от вас. Не знаете ли, где его искать?
— Близ Блуа, в маленьком именьице, которое он унаследовал от какого-то родственника.
— А как оно называется?
— Бражелон. Представьте себе, друг мой, Атос, который и так родовит, как император, вдруг еще наследует землю, дающую право на графский титул! Ну на что ему эти графства? Графство де Ла Фер, графство де Бражелон!
— Тем более что у него нет детей, — сказал д’Артаньян.
— Гм, я слыхал, что он усыновил одного молодого человека, который очень похож на него лицом.
— Атос, наш Атос, который был добродетелен, как Сципион![*] Вы с ним виделись?
— Нет.
— Ну, так я завтра же повидаюсь с ним и расскажу о вас. Боюсь только, — но это между нами, — что из-за своей несчастной слабости к вину он состарился и опустился.
— Да, правда, он много пил.
— К тому же он старше нас всех, — заметил д’Артаньян.
— Всего несколькими годами; важная осанка очень его старила.
— Да, это верно. Итак, если Атос будет с нами — великолепно; ну а если не будет, мы и без него обойдемся. Мы и вдвоем стоим целой дюжины.
— Да, — сказал Портос, улыбаясь при воспоминании о своих былых подвигах, — но вчетвером мы стоили бы тридцати шести; тем более что дело будет не из легких, судя по вашим словам.
— Не легкое для новичка, но не для нас.
— А сколько оно продлится?
— Пожалуй, хватит года на три, на четыре, черт возьми!
— Драться будем много?
— Надеюсь.
— Тем лучше в конце концов, тем лучше! — восклицал Портос. — Вы представить себе не можете, как мне с той поры, что я сижу здесь, хочется размять кости! Иной раз, в воскресенье, после церкви, я скачу на коне по полям и лугам моих соседей в чаянии какой-нибудь доброй стычки, так как чувствую, что она мне необходима; но ничего не случается, мой милый. То ли меня уважают, то ли боятся, что более вероятно. Мне позволяют вытаптывать с собаками поля люцерны, позволяют над всеми издеваться, и я возвращаюсь, скучая еще больше, вот и все. Скажите мне по крайней мере: теперь в Париже уже не так преследуют за поединки?
— Ну, мой милый, тут все обстоит прекрасно. Нет никаких эдиктов, ни кардинальской гвардии, ни Жюссака и ему подобных сыщиков, ничего. Под любым фонарем, в трактире, где угодно: «Вы фрондер?» — вынимаешь шпагу, и готово. Гиз убил Колиньи посреди Королевской площади, и ничего — сошло.
— Вот это славно! — сказал Портос.
— А затем, в скором времени, — продолжал д’Артаньян, — у нас будут битвы по всем правилам, с пушками, с пожарами, — все, что душе угодно.
— Тогда я согласен.
— Даете мне слово?
— Да, решено! Я буду колотить за Мазарини направо и налево. Но…
— Что «но»?
— Пусть он сделает меня бароном.
— Э, черт возьми! Да это уж решено заранее. Я вам сказал и повторяю, что ручаюсь за ваше баронство.
Получив это обещание, Портос, который никогда не сомневался в слове своего друга, повернул с ним обратно в замок.
XIV. Показывающая, что если Портос был недоволен своей участью, то Мушкетон был совершенно удовлетворен своею
На обратном пути к замку Портос был погружен в мечты о своем будущем баронстве, а д’Артаньян размышлял о жалкой природе человека, всегда недовольного тем, что у него есть, и постоянно стремящегося к тому, чего у него нет. Д’Артаньян, будь он на месте Портоса, счел бы себя счастливейшим человеком на свете. А чего недоставало для счастья Портосу? Пяти букв, которые он имел бы право писать впереди всех своих имен и фамилий, да еще коронки, нарисованной на дверцах кареты.
«Видно, суждено мне, — подумал д’Артаньян, — всю жизнь глядеть направо и налево и так и не увидеть ни разу вполне счастливого лица».
Но не успел он сделать этот философский вывод, как судьба словно захотела опровергнуть его. Едва расставшись с Портосом, ушедшим отдать кой-какие приказания своему повару, д’Артаньян заметил, что к нему приближается Мушкетон. Лицо доброго малого, если не считать легкого волнения, которое, подобно летнему облачку, не столько омрачало его, сколько чуть-чуть затуманивало, казалось лицом вполне счастливого человека.
