Феликс Разумовский - Умытые кровью. Книга I. Поганое семя
«Старец отзывчив и душою добр, главное, попросить его хорошо», – хитро прищурившись, заверил тот, и Багрицкий выписал в Петербург Гесю.
– Вот что, сестра, – сказал он ей тогда, – ты знаешь, что такое плохо. Твой первый муж был шлимазл, второй оказался вором и теперь сидит в тюрьме. Слушайся меня, пока не стало еще хуже.
И Геся послушалась. Через Симановича она попала в гостиную Распутина, а затем в его кабинет, на широкое кожаное кресло. «Ну, ты, матушка, сдобна, на грех охоча». Святой старец остался доволен, и Багрицкий получил подряд на поставку продовольствия в армию. Синяя птица уселась ему прямо на плечо. После августа четырнадцатого деньги потекли к нему Ниагарским водопадом, шелест купюр сладко кружил голову, и было занятно смотреть на растерянные лица прижимистых Гиршманов, Лосевых, Высоцких. Что, господа, кишка тонка?
Просторная квартира на Васильевском сразу стала тесна, вырвавшееся на волю тщеславие заставило Багрицкого осуществить заветную мечту – набить антиквариатом свой собственный дом. От сумасшедшего успеха, от шестизначных цифр у Александра Яковлевича захватывало дух, немыслимые барыши придавали ему вид одержимого. Он завел шикарный, как у великого князя Михаила Александровича, «роллс-ройс», взял на содержание нашумевшую актрису Перехвальскую, нарядил Гесю словно куклу.
Ему вдруг захотелось громко заявить о себе, он ударился в благотворительность и меценатство и как раз в это время повстречал Варвару. И словно налетел на столб со всего маху – это была женщина из его эротических снов. После того памятного ужина с шашлыками он отвез Варвару домой и перед тем, как попрощаться, пригласил назавтра в оперу, на «Юдифь» с Шаляпиным. Голос его дрожал, сердце бешено стучало – черт знает, что бы выкинул, откажись она.
– Обожаю Шаляпина. – Варвара пленительно улыбнулась и протянула руку для поцелуя.
Они обвенчались в июле, когда она вернулась из отцовского поместья. Свадьбу, чтобы не было досужих разговоров, сыграли в тесном кругу, Геся кричала «горько» и смотрела на брата с завистью. Багрицкий сиял от счастья и денег не жалел, подарил Варваре колье за сорок тысяч. Однако головы не терял, был спокоен и рассудителен.
– Дорогая моя, – сказал он молодой жене в первую ночь, – у меня нет времени ехать в Париж на медовый месяц, потом можешь ехать туда хоть на целый год. А повеселиться как следует мы можем и здесь.
Сказал и, сорвав с Варвары рубашку, принялся целовать ее грудь. В постели с ним было гораздо лучше, чем с Ветровым, но несоизмеримо хуже, чем с Граевским. Увы, все познается в сравнении.
А Багрицкому действительно было не до вояжа. Еще весной, перед тем как немцы предприняли Горлицкий прорыв, он очень удачно сыграл на понижении и заработал кучу денег. Теперь эти миллионы были вложены в производство тушеной говядины, которая эшелонами отправлялась на фронт, – какой там медовый месяц, какой Париж!
III
Во Францию Варвара засобиралась в сентябре, когда ее персона стала занимать Багрицкого куда меньше, чем только что полученный подряд на поставку зимних солдатских подштанников.
– Конечно, поезжай, мой котик, – легко согласился Александр Яковлевич и, дав на расходы двадцать пять тысяч, посоветовал отдохнуть на море, в Ницце. Райский уголок, сказочный сон наяву.
Но Варвара поехала в Париж. Скорый поезд перенес ее через пол-Европы, минуя зажиточные городки, хлебные рынки, остроконечные башни церквей, промчался без остановок по древним землям Иль-де-Франс. Когда до Парижа оставалось верст двадцать, вдалеке показался холм Монмартра с грандиозным, выпуклым со всех сторон собором Сакре-Кер. Громада белокаменных куполов устремилась в безоблачную высь, массивное здание казалось парящим в воздухе. Скоро начались предместья, одинокие дома собирались в кварталы, дороги сливались и переходили в немыслимую путаницу улиц. Всюду царила вакханалия хаотичной застройки. Возле городских стен громоздились мазанки и бараки, древние церкви соседствовали с заводскими корпусами, узкие бульвары терялись в лощинках, где были устроены огороды, или упирались в деревянные оштукатуренные фабричные заборы. Предместья эти были странным смешением серой безвкусицы кварталов, старины издавна населенных деревень и жуткого однообразия новых поселений, возникших на месте пустырей и свалок. Наконец паровоз сбавил ход, заревел, за окошками поплыли лица встречающих, и, дернувшись, поезд замер под грязно-стеклянными сводами вокзала. Вот она, древняя Лютеция!
– Носильщик! – Поручив багаж пожилому усачу в картузе, Варвара двинулась за ним по перрону к выходу на площадь. Вокруг кишела разномастная толпа. Куртки, плисовые штаны, пиджачные пары. В ту осень носили пиджаки с узкими и слегка закругленными лацканами, в моде были очень высокие пестрые жилеты и двойные крахмальные воротнички. Особым шиком считались слишком длинные, лишенные продольной складки брюки – их с самодовольным видом носили франтоватые, бесцеремонно глазеющие на женщин молодые люди. Дамы, сообразно сентябрьской погоде, надели жакеты и горжетки, длинные, так что было не видно чулок, юбки-плиссе прикрывали их высокие ботинки. Над толпой витал запах пота, духов и сигарного дыма, перрон пенился котелками, канотье, шляпами соломенными и фетровыми – с опущенными полями и бантом на затылке или очень мягкими, а-ля Клемансо.
Выйдя на площадь, Варвара окинула взглядом Эйфелеву башню, усмехнулась – и впрямь «пастушка облаков», и, взяв таксомотор, опустилась на кожаное сиденье:
– Отель «Карлтон».
– Да, мадемуазель. – Водитель, опять-таки усатый и в картузе, дождался, пока носильщик погрузит чемоданы, и, мягко тронув машину с места, помчался с непозволительной скоростью. Ловкость этого человека была просто возмутительной, привычка рисковать ясно читалась на его лице.
«Значит, мадемуазель». На душе у Варвары сразу сделалось легко и беззаботно, словно в детстве. Она чуть заметно улыбнулась и стала наблюдать сквозь стекло за жизнью большого, чужого города, так не похожего на Петроград. Расположенный на холмах, он поражал обилием зелени и количеством транспорта. Стремительно мчались автомобили, мягко катились на резиновом ходу фиакры, резали ухо трамвайные звонки. Лошади, цокая копытами, влекли желтые вагоны омнибусов, тяжело дыша, работали педалями велосипедисты – ни одной ровной улицы, сплошные подъемы и спуски.
Многие парижане предпочитали идти пешком, улицы были полны народа. Мужчины большей частью выглядели неважно, одежда сидела на них скверно. Зато количество элегантных женщин превосходило все ожидания, их походка была грациозна, манеры приятны. Однако, так же как и мужчины, они помогали общению руками и при разговоре отчаянно жестикулировали. Можно было подумать, что большинство парижан рождаются глухонемыми.
