Хельге Ингстадт - По следам Лейва Счастливого
Пошла мойва. Миллиардные косяки этой небольшой рыбы устремились к побережью, и волны выбрасывали ее на сушу. Рыбаки радовались: значит, треска недалеко. Население приморья живет ловом трески, и появление мойвы праздновали по старому обычаю. Вечером вдоль берега загорелись костры. Собралась молодежь, поминутно кто-нибудь бежал к воде, зачерпывал сачком блестящую рыбу и нес к огню. До поздней ночи царило веселое оживление.
Идем дальше вдоль берега на восток... Полчища птиц – чистики, гаги, чайки, утки; одни кружили над шхуной, другие проносились мимо, целые стаи качались на волнах. Иногда из воды высовывалась черная спина кита и вверх взлетал фонтан. Далеко на юге голубела полоска суши – огромный остров Антикости.
Приморье выглядело однообразно, почти сплошь камень, утесы, лесистые пригорки; в устьях рек рельеф поровнее. Здешнее население – белые и индейцы – живет уединенно, как на Луне. Главное занятие – лов трески; кроме того, развит пушной промысел. Заработки невелики. Интересно было заходить в эти поселки – все равно что попасть в далекое прошлое. Время в этом краю будто стояло на месте. Самое важное лицо в поселке – патер в черной сутане. Язык – что-то вроде древнефранцузского; живущие дальше на западе канадцы французского происхождения с трудом его понимают. История этих поселений восходит к тому периоду, когда множество европейских судов приходило в залив святого Лаврентия ловить рыбу, промышлять тюленей и китов. Кое-кто из моряков женился на индейских девушках и осел на берегу. Потом появились еще переселенцы. Многие не помнят своих предков, но мне кажется, что здесь немало выходцев из Северной Франции.
Люди тут радушные, нас охотно приглашали в дом. В комнатах царили чистота и порядок, на почетном месте красовались семейные реликвии. В одном доме я увидел антикварные часы из Нормандии, в другом – старинные французские стулья красного дерева. Один торговец рассказал мне про рыбака, у которого есть скрипка Страдивари, но он не хочет ее продавать: реликвия. Спиртных напитков мы нигде не видели. На гулянье, устроенном молодежью, подавали кока-колу, и всем было очень весело.
– Здесь совсем не танцуют? – спросил я пожилую женщину.
– Почему же, танцуют – на свадьбах, – ответила она.
В числе первых деревушек, которые мы посетили, была Минган, расположенная в очень красивой местности на берегу реки. На опушке стояли палатки индейцев. Мы быстро подружились с ними, особенно с вождем, которого звали Дамиен Мечутакаче. Он оказал мне большую честь – напел на магнитофонную ленту индейские песни. Босые черноволосые малыши, носившиеся по стойбищу, были неотразимы, особенно девчушки – обаятельные и прелестные, как лесные зверьки.
Эти индейцы показались нам энергичнее встреченных в приморье. Они по-прежнему осенью уходят на каноэ в глубь страны, хотя и не так далеко, как в старину. Зимой ездят на санях, причем на тобоггане обычного канадского типа, а не на тяжелых эскимосских кометиках, используемых рыбаками на морском льду. Собаки мелкие и тощие, как почти у всех индейских племен.
Точно установлено, что эскимосы доходили на западе по крайней мере до Мингана. А торговец Джорж Мелони и индейский вождь уверяли, что их можно было встретить и у Севен-Айлендса, и даже в нижнем течении реки святого Лаврентия.
Существует много сказаний о битвах индейцев с эскимосами в районе Мингана. Эскимосы долго успешно соперничали с индейцами. Но потом, говорит предание, индейцы получили на одном французском фрегате кремневые ружья за пушнину. Это дало им преимущество, так что на Пойнт-Морте и Эскимо-Айленде эскимосы были разбиты наголову. Впоследствии, очевидно в XVII веке, они постепенно ушли из этой области.
Жизнь на борту «Халтена» текла по заведенному распорядку, но бывали и неожиданности. Капитану Сёрнесу не давала скучать машина – старый зловредный полудизель. Между ним и Сёрнесом возникла непримиримая вражда, которая не прекращалась до конца экспедиции. Вот «Халтен» весело бороздит волны, и капитан, стоя за штурвалом, напевает моряцкую песенку... Но машина решает, что пора испортить ему настроение. Подавилась выхлопом, презрительно фыркнула раз-другой и заглохла, оставив «Халтен» во власти ветра. Капитан ныряет в машинное отделение, а там мотор, как назло, постарался напустить побольше дыма. Сёрнес яростно набрасывается на чудовище. Через несколько часов заклятый враг наконец укрощен. Весь в саже, измученный, но как всегда неунывающий, капитан садится на диван в салоне, берет гитару и поет о Ледовитом океане с таким чувством, что оперный певец позавидовал бы.
Наш кок, доктор Мартенс, стряпал так увлеченно, что казалось – именно в этом его призвание. Круглые сутки он ходил в поварском колпаке, а на ноги надевал гремучие деревянные босоножки с одним ремешком – и уверял, что это полезно. Просто чудо, что в такой обуви он в качку не вылетел со скользкой палубы за борт вместе с картофельными очистками. Больше всего Мартенс гордился своими пудингами, которые ставил студить на форпике. Но Брюнборг частенько прыгал за чем-нибудь в носовой люк, и тогда на пудинге появлялись отпечатки ног. Понятно, что кок ему спасибо не говорил.
Брюнборг, фотограф и путешественник, был изрядный оригинал. Для него корабли и море – самое главное в жизни. И моряк он первостатейный, не может сидеть на месте, по реям карабкается, как обезьяна, и всегда чем-нибудь занят. Натура у него спартанская, как у индейца. Мы находили его спящим на бухте каната, а то и просто на палубе в салоне, где он свертывался калачиком.
Нелегко женщинам в дальнем плавании на таком суденышке. Но Анна Стина и Бенедикта в любую погоду были веселы и никогда не жаловались.
А «Халтен»... Нет, я ничего дурного не могу сказать о нашей заслуженной шхуне, но качало на ней изрядно. Качало в тихую погоду, крепко качало при свежем ветре, ну а в шторм – сами понимаете.
– Треску не видели? – спрашивали нас первым делом в селениях. Обычно она подходит к побережью в конце мая или в начале июня, но в этом году еще не показывалась, а ведь от нее зависело благополучие многих. Капитан Сёрнес – старый рыбак, время от времени он эхолотом нащупывал косяки. Тогда мы останавливались и забрасывали блесну. Пойманную треску мы развешивали на мачтах и штагах, словно какие-нибудь редкостные фрукты, и шли к ближайшему поселку. Люди дивились, завидев рыбу. Мы раздавали наш улов, и сразу устанавливался контакт, завязывался оживленный разговор.
В поселке Гавр-Сен-Пьер я отыскал Гектора Виньо, о котором мне сказали, что лучше него никто не знает историю края. Это был немногословный старик лет восьмидесяти, с красивым лицом. О развалинах он мало слышал, зато мог без конца рассказывать о былой жизни рыбаков, зверобоев и индейцев.
