Вильям Энсворт - Заговор королевы
— С каким намерением? — спросил с поддельным равнодушием Генрих.
— Это, государь, мне надо еще узнать. Я сам проник в башню, я слышал стоны, я ее видел сквозь решетку тюрьмы…
— И вы осмелились войти в эту башню! — воскликнула Екатерина. — Клянусь вам, мессир, вы раскаетесь в вашей дерзости!
— Эта молодая девушка из-за меня подвергала свою жизнь опасности, и моя голова будет платой за ее избавление.
— Мы вас ловим на слове, мессир, вы получите эту молодую девушку, если еще раз отважитесь войти в нашу башню. За ее выкуп мы не потребуем ничего, кроме вашей головы.
— Берегитесь, — прошептала Маргарита Валуа, с нежностью сжимая руку Кричтона, — если вы хоть сколько-нибудь дорожите моей любовью, не говорите более ни слова. Разве вы не видите, что она улыбается? Еще шаг, и вы погибли.
— Я не боюсь этого, — отвечал Кричтон, освобождая свою руку из руки Маргариты Валуа. — Угрозы вашего величества не заставят меня отказаться от исполнения намерений, к которым обязывает меня моя честь, уже не говоря про человеколюбие.
— А! Вы осмеливаетесь оказывать нам неуважение, мессир?
— Нет, нет, — сказала Маргарита умоляющим голосом. — Он не оказывает вам неуважения, матушка.
— Я не желаю оказать вам неуважение, сударыня, — отвечал Кричтон, — я только заступаюсь за притесняемую. Пусть моя голова заплатит за мое преступление.
— Пусть будет по-вашему! — отвечала, садясь, Екатерина.
— А покуда, кавалер Кричтон, вы берете назад обвинение в измене, которое возвели на Руджиери? — сказал Генрих.
— Нет, государь, — отвечал Кричтон, — я обвиняю Козьму Руджиери, аббата Сент Магона, в государственной измене и в оскорблении величества вашей августейшей особы, равно как и в кознях против государства, во главе которого вы стоите. Обвинения эти я могу подтвердить неопровержимыми доказательствами.
— Какими доказательствами? — спросил Генрих.
— Этим пергаментом, государь, написанным алхимическими знаками. Он может быть непонятен для вашего величества и для всех присутствующих, но мои познания в этих знаках дают мне возможность истолковать их. Этот пергамент, в котором заключается заговор против вашей жизни, найденный в жилище Руджиери, на его собственном столе, составляет неопровержимое доказательство мрачного заговора против вашей жизни, главным орудием которого служит этот злодей Руджиери. Пусть его возьмут под стражу, государь, и, как ни кажутся неразборчивы знаки, которыми исписан документ, я берусь истолковать их перед судилищем, к которому его привлекут, истолковать так же ясно и неопровержимо, как черна и гнусна его виновность.
Генрих с минуту смотрел с нерешительностью на свою мать.
Руджиери был готов броситься к ногам короля, но по знаку королевы остановился, смотря на Кричтона с выражением сильнейшей ненависти.
— Ваш столь прославленный ум, кавалер Кричтон, должен был бы вразумить вас, что из ложных предположений по необходимости можно вывести только ложные заключения. Если у вас против Руджиери нет иных доказательств, кроме вытекающих из этого документа, то ваше обвинение недейственно.
— Нисколько, сударыня, эти знаки доказывают, что здесь замешана власть могущественнее той, которой располагает Руджиери.
— Действительно, они обязаны своим происхождением особе, выше поставленной, чем Руджиери, — отвечала Екатерина. — Они исходят от нас: этот пергамент принадлежит нам.
— Вам? — воскликнул с удивлением Генрих.
— Вам известно правило ее величества, государь, — прошептал Шико. — Должно все сделать и испробовать, чтобы уничтожить врага. Мы видим теперь его применение.
— Не расспрашивайте нас более, сын мой, — отвечала между тем Екатерина. — Будьте уверены, что мы печемся о вашей пользе с материнской заботой и что если мы прикрываем тайной наши действия, то с единственной целью упрочить вашу славу и ваше могущество. Будьте в этом уверены. Впоследствии вы узнаете точное значение этого документа. Предоставьте нам заботу о благе государства.
— Король царствует, женщина правит, — пробормотал Шико.
— Этот взбалмошный молодой человек разрушил наши лучшие устремления, — продолжала Екатерина насмешливым голосом, — но мы прощаем ему его нескромность ради усердия, которое он продемонстрировал относительно вас, Генрих. Однако же посоветуйте ему быть впредь благоразумнее. Излишнее усердие вредно.
— Усердие, которое вы порицаете, сударыня, — возразил с гордостью Кричтон, — заставляет меня с опасностью для жизни сказать вам, что вы сами обмануты коварством Руджиери. Этот пергамент совсем не то, за что вы его принимаете.
— Что? — воскликнула Екатерина.
— Зная его содержание, я уверен, что это не тот документ, который вы приказали ему заготовить.
— На этот раз, клянусь Богородицей, подобная дерзость переходит все границы, — воскликнула с яростью Екатерина. — Генрих! Ваш отец лучше лишился бы своего рыцарского достоинства, чем дозволил при себе опровергать слова вашей матери.
— Не сердитесь так, — холодно отвечал король. — Как представляется величайшее преступление кавалера Кричтона в ваших глазах — это его забота о нашей безопасности, но признаюсь, нам трудно осуждать его за это. Поверьте нам, что со всей вашей ловкостью, матушка, вы недостаточно сильны для борьбы с Руджиери, и мы охотно выслушаем нашего защитника до конца, прежде чем отказаться от расследования дела, которое имеет такое важное значение в наших глазах.
Екатерина побледнела, но заговорила спокойным голосом.
— Продолжайте сударь, — обратилась она к Кричтону, — король этого желает. Мы вам ответим после.
— Чтобы доказать вам, госпожа, до чего вы обмануты, — сказал Кричтон, — я спрошу вас, по вашему ли распоряжению приготовлено это изображение?
И Кричтон вынул из-под платья маленькую восковую фигурку, точный слепок с особы короля.
— Именем Богородицы, нашей Святой Заступницы, — пробормотал Генрих, страшно побледневший от страха и гнева, несмотря на румяна, — наше изображение, ах!..
— С сердцем, проткнутым кинжалом, государь, — продолжал Кричтон. — Взгляните, вот то место, где оно было проколото.
— Я его вижу! Я его вижу! — воскликнул Генрих. — Святая Дева Мария!
— Государь, — воскликнул Руджиери, бросаясь к ногам короля, — выслушайте меня, выслушайте меня…
— Назад, неверная собака! — крикнул король, отталкивая от себя Руджиери, — одно твое прикосновение оскверняет.
Восклицания отвращения раздались среди окружавших короля. Засверкали шпаги, вынутые из ножен, и без вмешательства Екатерины Медичи, колена которой обнимал испуганный астролог, он погиб бы немедленно.
