Сергей Городников - Порученец Царя. Нарвский дьявол
Занятые посевами крестьяне на пригородных полях мало обращали внимания на всадника в чёрном плаще и с бардовым шарфом, который гнал южной дорогой выносливого жеребца, скоро удалялся от стен города. Плащ вороньим крылом развевался за его спиной, приоткрывая для редких любопытных пояс с нацепленным оружием, без слов объясняя, что всадник привык защищать и утверждать свои намерения и готов доказать это шпагой, двумя пистолетами, длинным ножом в резной серебряной оправе.
Оставив поля за первыми рядами деревьев смешанного леса, Удача приостановил жеребца у придорожных зарослей. Впереди и сзади дорога оставалась безлюдной. Он скинул плащ с плеч, вместе с шарфом положил на луку седла и вынул из кармана укороченного камзола шерстяную личину. Надев её на голову, поправил прорези у глаз и тонких губ. Затем съехал в овраг, с шорохом потревоженных веток пробрался через заросли к заросшей извилистой тропинке, возле которой спешился и привязал коня к осине. Дальше он последовал один. Тропинка уводила его в лесную чащу и вскоре привела к бурелому.
Только озабоченные любовными перекличками всевозможные птицы тревожили умиротворённую тишину леса. Молодой светловолосый гонец в неприметной одежде местного горожанина сидел на сырой коре поваленной прошлогодней бурей липы, прислушивался к их суматохе, от нечего делать обивал прутиком короткие сафьяновые сапожки. Он посматривал на тропинку и всё же вздрогнул, когда Удача бесшумно возник за его спиной и опустил на плечо обтянутую перчаткой ладонь. Однако голубые глаза гонца, которые глянули через плечо, не выдали ни испуга, ни удивления, словно ничего не произошло с тех пор, как Удача расстался с ним в нескольких часах хорошей скачки от пригорода Риги, как раз перед нападением разбойников на карету польской графини.
– Ты один? – на всякий случай спросил Удача. Получив краткий утвердительный ответ, он не стал говорить о том, что его вопрос не случаен, вызван опасной встречей с Плосконосом и сразу перешёл к делу.
– Патрули везде, – объяснил он своё опоздание, как будто разъезды драгун, рыщущих по окрестным дорогам и поселениям в поисках следов бежавшей графини и её сообщников, никак не связаны с его участием в ночных событиях. И без дополнительных разъяснений передал склонному к молчанию гонцу завёрнутое в кожу письмо. Оно было опечатано его личным перстнем с изображением змеи, гонец удостоверился в этом, спрятал на груди под кафтаном, и они расстались, как и в прошлый раз, не прощаясь. Удача проводил гонца взглядом, потом только кошачьей поступью нырнул в просвет между зарослями.
Гонец приостановился, обернулся, увидал, что его знакомый исчез в зарослях, прислушался. Потом сошёл с тропинки и спокойно направился через лес, передвигаясь быстро и уверенно. Сверяясь с положением солнца и не сбиваясь с размеренного скорого шага даже при обходах кустарников и оврагов, он вскоре вышел на лесную тихую лужайку. Привязанная к дубку осёдланная кобыла приподняла морду от уже объеденной ею сочной травы и переступила навстречу тонкими выносливыми ногами, как танцорка, которая заждалась танцора.
Где по дорогам, где лесными тропами, он погнал её к югу. К заходу солнца, когда в лесу начали расползаться сумерки, он выехал к поляне, а на ней к копне свежего душистого сена, единственной собранной вблизи опушки и огороженной жердями. Взмокшая от пота кобыла устало расставила ноги, и он слез на землю, отвязал у жердей осёдланного молодого коня, который хорошо отдохнул и потянулся к нему мордой. Не мешкая, поднялся в седло, пришпорил коня и направил в сгущающийся полумрак под густые переплетения веток деревьев.
Топот легко застучавшего копытами тонконогого скакуна быстро удалился от поляны в сторону приграничья. Когда он растворился в тишине леса, из сена наверху копны приподнялись головы деревенского парня и простоволосой девки. Парень встал, отстранился от подруги, высвободился из её объятий и скатился к земле. На ходу оправляя одежду, он приблизился к запаленной кобыле, погладив её по морде и успокаивая ласковыми словами, стал без спешки расстёгивать подпруги. Девка искоса наблюдала за его заботливым обхождением с лошадью, ревниво надула губы и принялась медленно выбирать из густых волос стебли просохшей до жёлтизны травы, про себя досадуя, что так и не удовлетворила любопытства, не увидала, кто же оставил кобылу и забрал коня.
Ночь была союзницей гонца. Месяц в первой четверти выглядывал над лесом единственным свидетелем его появления на пустынной дороге, которая кратчайшим путём выводила к границе. Он поторапливал животное, но не гнал, над его головой напряжённо всматривался вперёд. Ещё издали заметил в просветах за развилкой шестерых конных драгун и опять свернул в чащу. Места он знал и вскоре был у речки. Убедился, что поблизости никого не видно и не слышно, заставил коня тихо войти в воду, погрузиться в неё, взволновать сверкающую звёздами гладь. Удерживаясь за луку седла, быстро переплыл рядом с ним глубокую середину, и они выбрались на другой берег уже по другую сторону границы. Дальше ему опасаться было нечего, он уверенно отыскал тропу к дороге, которая вела на Новгород.
Перед рассветом он въехал на постоялый двор в восточном новгородском предместье. Как только у конюшни снял с шеи и передал другому, усатому гонцу важное послание, свалился на охапку скошенной травы и тут же заснул. Двое рослых парней безмолвно, как глухонемые, проводили усатого гонца на свежей лошади за ворота, закрыли их. И под затихающий в направлении к Твери дробный перестук лошадиного галопа подхватили за руки и за ноги прибывшего от Нарвы, отнесли в сарай на сеновал, точно давно уже знали, что его бесполезно пытаться разбудить, заставить перейти туда самому.
Три дня спустя низкорослый гонец, одетый в синий кафтан, вишнёвые сапожки и такую же шапку, мчался по тверской дороге в виду московских пригородные селений. Он обгонял движущиеся навстречу повозки и телеги, гружённые продовольствием и военными припасами, отряды дворянской конницы при саблях, пищалях и пиках, редкие кареты. Они все казались поневоле суженной обочинами рекой, непрерывно текущей к неблизкому приграничью, а он сам – летящей оттуда вдоль этой реки птицей. Гонец пришпоривал и настёгивал лошадь, как может позволить себе только везущий очень важные вести государственного значения, и ему смотрели вслед, гадая, чей это вестовой и к кому направляется, к самому ли царю или к правительственным чиновникам, воеводам.
Он миновал дачные поместья знати, монастыри и показались большие слободские улицы. Стали встречаться кареты вельмож и московские конные дворяне, но главными на улицах были пешеходы. На него всё меньше обращали внимания, словно гонцы были естественной частью жизни большой столицы, и ему пришлось убавить скорость бега своей лошади. Оставляя позади харчевни и открытые лавки купцов, среди двухъярусных бревенчатых строений так же и каменные, он, наконец, выехал к Воскресенскому мосту и Красной площади.
