Юрий Когинов - Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона
Наполеон не ответил и дал шпоры коню. Лишь когда Савари вновь его догнал, император резко произнес:
— Все они, сидящие на своих династических тронах, только и мечтают о том, как бы скорее встретиться на моей могиле. Кто я для них? Солдат, который сам водрузил на себя корону. И пусть эту корону я заставил сиять всем блеском чистого золота и алмазов, они же, престолонаследники, запятнали свои цезаре кие наряды кровью отцеубийства, грязью междоусобиц, склок и предательства, — они все равно будут еще долго считать меня чужим в своей благородной семье. И заметьте, герцог, чем больше будут меня бояться, тем сильнее будет их отчуждение от меня, солдатского императора!
— В таком случае вашему величеству остается единственный выход, — сказал Савари: — уложить их в могилу одного за другим. Сколько их осталось, строптивых?
На сей раз Наполеонова лошадь, не получив шпор, замедлила бег, и августейший всадник, свесившись с седла, склонился в сторону Савари.
— А про девку вы забыли? Или уже полагаете, что деревня в самом деле проглотит оскорбление и не встанет рано или поздно против обидчика с вилами и дрекольем? Вы же сами только что меня об этом предупреждали! Нет, дорогой герцог Ровиго, я все больше и больше склоняюсь к иному способу, который заставил бы потомственных венценосцев смотреть на меня как на равного им.
Догадаться было не сложно: в который раз за последний год на ум Наполеону приходит неотвязная мысль о разводе с императрицей и новом браке.
С кем он мог о том говорить? Только с теми, кому особо доверял, от кого у него не могло быть государственных секретов. А дело, которое не давало ему теперь покоя, как раз являлось делом первейшей государственной заботы — на кого оставить империю, создание которой он так блестяще начал.
Нынче здесь, в Австрии, мысль о наследнике его обожгла как-то особенно остро. Туг как бы все сразу сошлось вместе — и признание Марии о ее беременности, и жестокое дыхание смерти, которое дважды его здесь коснулось. Шальная пуля под Регенсбургом попала ему в ногу. И хотя это была не первая его рана, тревога за свою жизнь впервые, наверное, вошла в его сердце. И совсем уже недавно, всего несколько дней назад, на смотру из толпы местных жителей к нему вдруг бросился мальчишка-студент, у которого оказался в руках нож. Опять же потрясло не то, что сталь могла вонзиться в тело — были у него и колотые раны. Заставил внутренне содрогнуться ответ юноши, которого он сам решил допросить. «Если вы меня помилуете и отпустите, — сказал этот австрийский бурш, — я тут же снова возьму нож и попытаюсь вас убить». Пришлось преступника передать в руки Савари, хотя для того он и потребовал к себе мальчишку, чтобы его отпустить.
Имеет ли он право и дальше пренебрегать судьбою империи, не обеспечив при жизни ее будущее?
В конце прошлого, девятьсот восьмого года, после встречи французского и русского императоров в Эрфурте слухи о новом браке стали распространяться все настойчивее. Оказалось, что о сем серьезном, хотя и интимном, предмете шла речь именно на этом свидании. Говорили, что сам Наполеон однажды прямо спросил царя, как бы он и его дом отнеслись к тому, если бы император Франции попросил руки одной из великих княжон, сестер Александра?
Предложение будто несказанно обрадовало царя. Он даже прослезился, сказав, как будет славно, если их политический союз окажется скрепленным еще и союзом семейным. Однако выражение его лица тут же изменилось и он произнес, что приложит все силы, чтобы склонить к согласию императрицу-мать. Сам же он абсолютно уверен, что предложение будет с радостью встречено и ею.
У Савари не оставалось сомнений — Наполеон решился. И решимость его, несомненно, твердая. Отныне герцогу стало еще более понятно, почему в последнее время император так усиленно расточает знаки внимания Чернышеву, так подчеркнуто говорит о дружбе с Россией.
— Вы, герцог, может быть, полагаете, что я слеп и не вижу, кто такой в истинном смысле российский император? — словно угадав мысли Савари, произнес Наполеон. — Александр — хитрый византиец. И ваш вопрос, зачем он послал своего флигель-адъютанта к Францу, должен был, как вы правильно догадались, встревожить и меня. Но я привык вести в политике крупную игру, как привык всегда на поле боя добиваться от противника только крупных сражений и непременно выигрывать их.
— Но такую же игру, смею заметить, ведет с вашим величеством и Александр, хотя он, в отличие от вас, не великий полководец и не выиграл ни одного не только крупного, но и даже рядового сражения, — попытался возразить министр-генерал. — Зачем же привязывать к себе того, кто неверен и коварен?
Лошади шли шагом, но свита не пыталась преодолеть расстояние, отделяющее ее от императора и его спутника. Наполеон оглянулся, удовлетворенно отмстив про себя, что сопровождающие им не мешают, и азартно усмехнулся.
— Полагаю, герцог Ровиго, что вы и сами как генерал не считаете себя первоклассным полевым командиром. Но в проницательности вам отказать нельзя. Неслучайно я сделал вас министром моей тайной полиции. Поэтому не стану от вас чего-либо скрывать и скажу вам вполне откровенно: Россия мне нужна не только как союзник, но и как заложник. Догадываетесь, почему?
Усмешка промелькнула на скульптурно изваянном, с крупными чертами лице Савари.
— Осмелюсь напомнить, сир, поговорку: таскать из огня каштаны для другого…
— И на этот раз — браво! — я не разочаровался в вашей проницательности, мой дорогой министр, воскликнул Наполеон. — Продолжим теперь рассуждения вместе. Ни с какой иной державой я не смогу по-настоящему завоевать весь мир. Только в союзе с русскими! С ними я дойду до Индии и тем сокрушу моего главного врага — Англию. Но если Россию к себе не привязать, она станет преградой, которую придется одолевать лишь в войне с нею. А зачем класть на это все свои силы? Такого медведя, увы, шутя не завалишь…
Воздух поздней сухой осени был чист и свеж. Щеки Наполеона, утратив матовую желтизну, покрылись румянцем. Легко поднимаясь по ступеням, он ощущал, как полно и приятно вздымается грудь, кровь упруго пульсирует в каждой жилке.
— Вас дожидается флигель-адъютант русского царя, — доложил еще в вестибюле дежурный.
— А-а, это вы, Чернышев! — обрадованно произнес император, направляясь к себе в кабинет и приглашая за собой гостя. — Когда-то я вас, граф, из своей походной главной квартиры посылал сюда, в Вену. Тогда вы привезли мне приятные вести, сообщив, что Вена весела и беспечна. Сможете ли вы то же самое сказать мне о Тотисе, граф?
— Не знаю, ваше величество, обрадую вас или опечалю, — произнес Чернышев, — если скажу: Тотис в трауре.
