Дарья Плещеева - Аэроплан для победителя
— Боже мой! — завопил Стрельский вслед выбегающему с дачи Кокшарову. — При чем тут Оффенбах?! Иван, ты в корне неправ!
Енисеев расхохотался.
— Вот ведь дьявольщина, — сказал он. — Раз в кои веки решил сделать артистическую карьеру — и полный провал! Нужно телефонировать репортерам — пусть повеселятся.
— Нет, — ответил Лабрюйер. — Вы все слышали?
— Полагаю, что все.
— Про старуху на чердаке мы разобрали, — добавил Стрельский. — Послушайте, мой юный друг, отдайте вы старую ведьму полицейским.
— Этого нельзя делать, Самсон Платонович. По весомой причине.
Лабрюйер вдруг сделался хмур, как осенняя туча.
— Лично я таковой причины не вижу, — заметил Енисеев. — Для чего вы ее спрятали — понятно. Вы уводите следствие от Валентиночки. Сие похвально. Однако, если старуха действительно знает что-то важное, нужно передать ее следователям…
— Нет, говорю вам. Я сам с ней разберусь.
— Вообразили себя Пинкертоном?
— Вы не знаете рижской полиции. При господине Кошко это была лучшая городская полиция Российской империи, а теперь… теперь… Никто не будет заниматься перепуганной старухой, понимаете? Ее только еще больше запугают! У них же есть Селецкая! У них же драма страсти, кошмар ревности! Актриса-убийца! Вся Рига в восторге! — выкрикнул Лабрюйер. — Горнфельд уже ходит индюком, он уже всем репортерам рассказал, как напал на след Селецкой! И очень складно рассказал, вы уж мне поверьте!
— Горнфельд? — переспросил Стрельский.
— Ну да, он занимается этим делом. А он — индюк, понимаете? Надутый индюк! Это его бенефис! Раскрыть убийство тайной жены самого фон Сальтерна и предъявить Риге убийцу-актрису! Да он об этом с пеленок мечтал! А изволь вести следствие о жестяном ведре, похищенном у дворника Берзиня! А тут — актриса, красавица! Смерть от шляпной булавки! Да он своими руками удавит Минну Хаберманн! Чтобы ее показания не заставили двигаться в другом направлении, тратить время и силы!
— Ничего себе! — изумился Стрельский. Енисеев же очень внимательно смотрел на Лабрюйера и даже не пытался вставлять язвительные колкости.
— Я сегодня смотрел газеты — всюду его рожа! «Инспектор Горнфельд раскрыл убийство века!» Думаете, после такого взлета он захочет кувырнуться вниз? Теперь поняли, отчего я решил спрятать Хаберманшу?
— Теперь поняли, — ответил Енисеев. — Только нашему хозяину сейчас лучше этого не объяснять.
— Он вам больше не хозяин, поскольку вы оба уволены, — напомнил Стрельский.
— Он бросил Кокшарову с Маркусом кость — нате, подавитесь и успокойтесь! Думайте, будто полиция всерьез ищет пропавшую старуху, а вместе с ней — доказательства невиновности Селецкой, и не ходите никуда жаловаться! Он решил потянуть время — а за это время найдется какой-нибудь орман, который побожится, что ночью вез фрау Сальтерн в Майоренхоф! Мало ли их подрабатывают осведомителями? А осведомитель чаще всего, было бы вам известно, у полиции на крючке, и сведениями расплачивается за то, чтобы его не трогали…
— Похоже, вы в полицейских интригах лучше понимаете, чем в шахматах. И успокойтесь, ради бога, — сказал Стрельский. — Вы же не хотите, чтобы весь штранд знал, что у нас на чердаке сидит старуха.
Лабрюйер посмотрел на него взглядом рассвирепевшего кота, готового вцепиться в морду огромному псу. Стрельский усмехнулся и покачал крупной седой головой.
— Послушайте, Стрельский… Вы… вы точно на моей стороне? — спросил пораженный догадкой Лабрюйер.
— Мне жаль бедняжку Валентиночку, — ответил старый актер. — И если вы с таким пылом взялись за розыск — может статься, у вас что-то и получится. Енисеев, а вы?
— Я могу обещать разве что свое молчание, господа… пока трезв! — уточнил Енисеев.
— И на том спасибо! — с артистически сыгранной иронией ответил Стрельский.
Глава двенадцатая
Когда Кокшаров привел дворника с приставной лестницей и заставил его вскарабкаться на чердак, никакой старухи там уже не было.
— Что это значит?! — спросил антрепренер. — Лабрюйер! Вы мне голову морочили?!
— Я уговорил его отвести фрау Хаберманн в полицию, — вместо Лабрюйера ответил Стрельский. — Моего совета молодой человек послушался. И хватит тебе, Иван, вопить и буянить. Я в кассу заходил — так билеты на три ближайших спектакля распроданы. Без Аяксов тебе не обойтись. Прости дураков, Иван! Они больше не будут!
— Я с вами в сумасшедший дом попаду, — ответил Кокшаров.
— Ты уже в сумасшедшем доме, — утешил его Стрельский. — Ибо что есть театральная антреприза? Сборище безумцев, полагающих, будто они, вырядясь в пестрые тряпки и завывая загробными голосами, покорят мир… Вот что, Иван, раз уж «Елена» имеет такой успех, не попробовать ли в будущем сезоне еще что-нибудь из Оффенбаха? Хотя бы «Званый ужин с итальянцами»? Очаровательная пародия. Придется, правда, набрать полдюжины статистов, но Зиночка в роли Эрнестины будет просто божественна. А я, так и быть, сыграю Шуфлери…
Терская стояла тут же и наградила Стрельского улыбкой.
— Кое-что из Оффенбаха можно и в этом сезоне включить в концерт. Наш дирижер показал мне ноты чудной «Баркаролы» из «Сказок Гофмана», — сказала она.
— Чур меня, чур! — закричал Стрельский и даже осенился крестом. — Ничего из этой оперы исполнять нельзя! Это — к беде! К пожару!
— Точно, — согласился, вспомнив, Кокшаров. — Из-за этих «Сказок» театр в Вене сгорел. Опера с дурной репутацией.
— А дирижер Фельдман сказал, что ее после того наперекор всему поставили в Монте-Карло, и с большим успехом! — возразила Терская. — Но ведь мы всю оперу ставить не будем, это разве Мариинке под силу. А «Баркарола»… Пойдем, я сыграю на пианино и напою…
Пианино было на дамской даче, взятое напрокат. Терская, уверенная, что мужчины покорно устремятся за ней, не оборачиваясь, поспешила к калитке, выскочила на Морскую и увидела выходящую со двора дамской дачи Танюшу.
— А ты куда, душа моя, собралась? — спросила Терская.
— Прогуляться по пляжу. Вот и зонтик…
— С Николевым?
Тут Танюша струхнула. Терская могла, заподозрив роман с Алешей, начать слежку, венчание было под угрозой. Николев действительно был, с ее точки зрения, неподходящим женихом и даже обожателем, увлеченная им девушка могла оттолкнуть поклонников более подходящих. Танюша все эти хитросплетения интрижек уже знала, понимала она также, что Терская возлагает на нее большие надежды.
— Да нет же, какой Николев? — тут Танюша увидела выходящего из-за угла Лабрюйера. — Мы с господином Лабрюйером хотели пройтись. Вот и он!
