Михаил Щукин - Ямщина
– Ты глянь, поручик-то оклемался. А то уж думали все, конец. О, и глаза разлепил…
Щербатов увидел санитара в грязном, окровавленном халате и снова закрыл глаза. Он слышал голоса, шум ветра за палаткой и не переставал ощущать на своей щеке ладонь Татьяны.
Молодой организм взял свое. Через три месяца Щербатов оправился от ран, был награжден золотым оружием с Георгиевской лентой, получил отпуск и, не медля ни одного дня, отправился в столицу.
12
И снова был дом Мещерских, ставший уже почти родным, и старый слуга Емельян, встречая Щербатова и принимая шинель и перчатки, доверительно сообщал, учтиво склоняя плешивую голову:
– Дома-с княгинюшка, в настроении веселом пребывают. Велите доложить?
– Докладывай, старый, докладывай.
Но сверху, с лестницы, уже раздавался плавный, как бы поющий голос Татьяны:
– Проходите в залу, Петр Алексеевич, мы сейчас чай будем пить.
Щербатов махом взлетал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, а Емельян, подслеповато глядя ему вслед, только покачивал головой и вздыхал.
И в тот мартовский день все было, как обычно. Только когда Щербатов припал к руке Татьяны, он губами ощутил, что рука ее нервно вздрагивает и часто-часто бьется тоненькая жилка. Выпрямился, заглянул в ее всегда сосредоточенные глаза, хотел спросить – что случилось? – но Татьяна опередила его, выдернула руку и сбивчиво заговорила:
– Петр Алексеевич, не спрашивайте ни о чем. Я сейчас скажу, что мне нужно к портнихе и что вы меня согласны проводить. Хорошо?
– Хорошо, – машинально кивнул Щербатов и послушно пошел за Татьяной в залу, где уже был накрыт стол.
К чаю вышел старый князь, как всегда, потрепал за плечо гостя и, разглаживая усы, сообщил, что уезжает на охоту.
– Хочу поозоровать! Лес, раздолье! Я ведь нынче всю зиму в городе провел. Нет, дорогие мои, что ни говорите, а Петр Алексеевич, государь наш, неверное место выбрал. Не надо было тут столицу закладывать. То ли дело – Москва. Ядрено, с морозами.
А здесь – одна слякоть. Константин у нас где? Все науки изучает?
Татьяна испуганно отвела глаза и молча кивнула. Но заметил это только Щербатов; старый князь, уже ругая нынешние университеты за вольнодумство, даже не обратил внимания.
Щербатов с Константином не вспоминали о случае, который произошел возле казарм, сделали вид, что ничего не происходило. На самом же деле и тот, и другой все прекрасно помнили.
Старый князь, не прекращая говорить о предстоящей охоте, выслушал просьбу Татьяны о поездке к портнихе и пошутил:
– Можешь ехать, голубушка, только под строгим караулом боевого офицера. Вас, надеюсь, такой караул не смутит?
– Не смутит, – улыбнулась Татьяна, но Щербатов снова заметил, что ее рука вздрогнула и чай через краешек фарфоровой чашки плеснулся на скатерть. Она опустила чашку на блюдце и заторопилась:
– Давайте сразу поедем, не будем откладывать. Петр Алексеевич, подождите меня внизу, я скоро спущусь.
Щербатов, не понимая, что случилось, и волнуясь, спустился вниз, где Емельян держал наготове шинель и с улыбкой спешил доложить, что коляска подана и стоит у парадного.
Все, все было, как всегда: и старый князь, шумный и радостный, и Емельян, улыбчивый и желающий угодить, – все вели себя по-прежнему, кроме Татьяны. Почему она так волнуется, что могло случиться за два дня, прошедших после их последней встречи?
Щербатов дождался Татьяну, они вместе вышли, сели в коляску, и, как только колеса застучали по мостовой, Татьяна откинула вуаль со шляпки, подалась к нему и, глядя своими прекрасными, распахнутыми глазами, тихо, срывающимся шепотом заговорила:
– Петр Алексеевич, я умоляю вас, я на коленях буду вас просить, только вы можете спасти нашу семью от позора. Господи, сын князя Мещерского!
– Я все сделаю, располагайте мною полностью, все, что в моих силах, только объясните, скажите – что случилось?
– Я умоляю… – и она тихо, беспомощно заплакала, закрывая лицо руками в черных кружевных перчатках. И этот черный цвет рядом с золотыми, искрящимися прядями волос, выбившимися из-под шляпки, настолько поразил Щербатова своим несоответствием, настолько напугал, что он понял: он действительно может сделать все возможное и невозможное, даже умереть, если потребуется.
– Успокойтесь, Таня, – Щербатов осторожно взял ее руки в свои ладони, закрыл черноту перчаток. – Рассказывайте, рассказывайте все подробно, с самого начала.
– Остановите извозчика, Петр Алексеевич, – попросила она по-прежнему шепотом. – Пройдемте до скамейки…
Над скамейкой, в кустах орешника, уже по-весеннему отчаянно горланили воробьи. Перелетали с ветки на ветку, задирались между собой, чистили себе перышки в маленькой лужице и ни на миг не прекращали свой радостный гвалт.
– Воробушки… – Татьяна горько вздохнула и присела на краешек скамейки. – Воробушки… Радуются… Знаете, как я сейчас им завидую!
– Что случилось, Таня?
– Не торопите меня, сейчас я все расскажу, – она помолчала, вздохнула несколько раз и уже ровным, прежним певучим голосом заговорила: – Константин… Я уже давно почувствовала, что он от нас отдаляется, от меня, от родителей. Уходит все дальше и становится, как чужой, смотрит на нас и как бы молча смеется над нами. Нет, не смеется, – презирает. Две недели назад он снял квартиру, родители об этом еще не знают, там собираются ужасные люди… Я была там только раз и только раз их видела, они… они какие-то одержимые и у всех в глазах ненависть. Я не знаю, о чем они там разговаривали, я и была-то там четверть часа, не больше, но ужас до сих пор не проходит. Я не ошиблась – это страшные люди. Они – бомбисты. А главное, главное – Константин среди них, он стал таким же, как они.
– Это точно? Или только предположения?
– Точно. Теперь я знаю, – Татьяна надолго замолчала, Щербатов не торопил ее, терпеливо дожидаясь, когда она снова заговорит. И в этой затянувшейся паузе ему снова, как и в черноте перчаток Татьяны, почудился зловещий знак будущего несчастья. – Я знаю. Я случайно увидела его дневник. Совершенно случайно. Там все написано, день за днем. Сначала хотела пойти и рассказать отцу, но я ведь убью его этим рассказом. При его характере, при его отношении к этим бомбистам – он просто умрет… Я уже не говорю про маму. И что станет с Константином? Заявить в полицию, пойти и сказать, что князь Мещерский – бомбист? Наша фамилия, наша честь – этого уже никто не переживет! Сегодня утром, когда я смотрела на родителей, мне показалось, что все мы в капкане и он вот-вот захлопнется…
– А если поговорить с самим Константином?
– Я пыталась, он мне ответил: еще одно слово – и я исчезну так, что вы обо мне уже никогда и ничего не узнаете. Петр Алексеевич, я в отчаянии…
