Альбер Бланкэ - Война амазонок
– Ваше высочество, – сказал он вполголоса, – все они считают вас ветреником и легкомысленным повесой, гоняющимся за мишурной славой, но я понял вас.
Герцог зорко посмотрел прямо ему в глаза, потом улыбнулся и, положив руку на его плечо, сказал:
– До завтра, в моем дворце.
Они вышли на улицу, еще минута – и раздался свист. Все люди, разбежавшиеся из гостиницы, точно выскочили из-под земли и столпились вокруг Ле-Моффа. В надлежащем порядке он повел их к дому Мартино.
Но герцог де-Бофор и Ле-Мофф имели неосторожность при выходе из гостиницы не оглянуться назад. Иначе они увидели бы, как вслед за ними выскочил человек и опрометью побежал по улице и вскоре скрылся. Они узнали бы в нем Гондрена.
Ле-Мофф расположил своих людей около дома на углу улицы так, чтобы никто из полицейской стражи не мог побежать за подкреплением. Госпожа Мартино постучала у своих ворот, привратник тотчас отворил. Полицейский, надзиравший за привратником, тоже выскочил посмотреть и, увидев, какое множество людей сопровождает советницу, хотел запереть ворота. Но Ле-Мофф, не теряя времени, схватил его за шиворот, притиснул к стене и приставил шпагу к горлу.
– Только пикни, так жив не будешь! – сказал он голосом, который не допускал возражений.
– Огня! – закричала госпожа Мартино, войдя в кухню в нижнем этаже, где увидела при тусклой лампе свою кухарку, дремавшую на стуле с чулком в руках.
Узнав голос своей госпожи, кухарка вскочила и бросилась зажигать свечу в большом медном подсвечнике. Госпожа Мартино успела схватить другой подсвечник и тоже зажгла свечу. Обе вышли в сени в то время, когда советник, тоже вооруженный двойным подсвечником, вышел осведомиться о причине шума.
Впереди и позади себя советник увидел полицейских, которые, поняв, в чем дело, обнажили шпаги, другие же успели выхватить ружья.
– Не стреляйте! – закричал Ле-Мофф. – Мы не хотим драться с вами, но требуем, чтобы вы скорее убирались вон.
– Мы здесь по королевскому повелению, – отвечал начальник, – нам приказано охранять этот дом, и мы не двинемся с места.
– А это мы увидим! – возразил Ле-Мофф, вонзив шпагу в горло полицейского, который со стоном упал.
– Пали! – скомандовал офицер.
Но никто не успел выстрелить: по энергичной команде Ле-Моффа его люди бросились на стражу с быстротою молнии.
– Бей их! – крикнул Бофор, который не мог удержаться, чтобы не иметь своей доли в драке; он работал направо и налево. Генриетта, Мартино и кухарка, стоя наверху лестницы, освещали эту резню.
– Ах! Как хорошо! – воскликнула Генриетта восторженно.
Битва не могла быть продолжительной: стража состояла не из храбрейших воинов да и немногочисленна была. Она исполняла свой долг, и только. Но редко случается, чтобы долг соразмерялся с личной безопасностью, словом, когда пять или шесть стражей легли на месте, остальные в знак покорности опустили оружие.
– Ступайте все туда! – сказал Ле-Мофф, знакомый со всеми входами и выходами, он не пренебрегал предосторожностями, требуемыми благоразумием и чувством собственной безопасности.
По знаку начальника бандиты втолкнули в обширную кухню всех стражей – раненых, избитых, ошеломленных – и заставили их держаться тихо под страхом грозных шпаг и пистолетов.
Начальник стражи лежал во дворе, раненный в ногу.
– Я протестую, – говорил он, – и пока я жив, до последнего дыхания буду протестовать…
– Довольно, – сказал ему Бофор, – ты храбрец, и я засвидетельствую перед кем следует твой подвиг, только помолчи!
– Ваше высочество, я узнаю вас по голосу и угадываю ваше намерение.
– Он узнал вас, – сказал Ле-Мофф с выразительным движением, – его молчание теперь необходимо.
– Довольно пролито крови, – сказал Бофор, – я хочу сохранить жизнь этому человеку, ведь он до последней минуты честно исполнял свой долг.
– Ваше высочество, – продолжал начальник стражи, – я прислан сюда, чтобы арестовать герцогиню де-Лонгвилль; видели, как она входила в этот дом. Умоляю вас, не выпускайте ее отсюда.
Общий смех покрыл простодушное требование полицейского офицера. Генриетта Мартино взяла под руку Бофора и повела его к себе наверх, не обращая внимания на своего мужа, который глубоко вздыхал, считая себя уже осужденным за бунт и заключенным в Бастилию на всю жизнь.
Госпожа Мартино привела герцога в свою спальню. Подойдя к кровати, нажала пружину в колонне, поддерживавшей тяжелый балдахин, – тотчас отворилась маленькая дверь в проходе между кроватью и стеной.
– Пожалуйте, герцогиня, – сказала она, – опасности нет.
Герцогиня де-Лонгвилль весело вышла из своего убежища, нежно обняла советницу и подала руку Бофору, который запечатлел на ней почтительнейший поцелуй.
– Так из-за меня сожгли немного пороху? – спросила она весело.
– Надо же было вырвать вас из когтей кардинала и отправить в назначенное место, – отвечала госпожа Мартино. – Но прежде я хочу успокоить моего бедного мужа. Для вас не тайна, что я нежно люблю его; правда, он самый боязливый советник в мире, зато в нем много человеческого достоинства.
С этими словами прелестная женщина выбежала из спальни.
– Герцог, так вы на нынешний вечер наш? Можем ли мы положиться на вашу шпагу и помощь?
– Что бы вы ни приказали, герцогиня, я на все готов. Какая опасность может устрашить меня, когда мне подают пример такие прекрасные амазонки, как вы и госпожа Мартино?
Минуту они стояли молча и недоверчиво смотрели друг на друга. Герцогиня заговорила первая, опять протянула ему руку, но вдруг она залилась слезами и в глубокой печали упала в кресло.
– Что с вами, герцогиня? – спросил Бофор с самым искренним участием.
– Ах! Как вы должны презирать меня…
– Что это вы говорите?
– Простите меня, герцог, я самая жалкая женщина на свете! Вчера, когда я говорила с вами у Тюильри…
– Так это были вы?
– Сама не знаю, какой инстинкт ревности увлекал меня. Я находилась в доме честного Мансо в то время, когда была похищена молодая девушка. Позже я узнала, что вас обвиняют… Но я уверяла себя – нет, Бофор, которого я знала, не способен на такую низость!… Мне все еще дорога ваша слава, а между тем как давно я не имею на это никакого права.
– Милая Анна, вы лучшая, благороднейшая женщина, и, конечно, я не могу требовать от вас отчета, в каком состоянии находится сердце, на которое вы позволили мне некогда надеяться. Тот, кого вы теперь любите…
– Ах! Герцог, пощадите меня!
– Нет, герцогиня, нет, я должен объясниться с вами. Тут дело идет о моей чести: уважение и любовь, которые я до конца жизни буду к вам питать, внушают мне эту обязанность. Ларошфуко недостоин вас.
