Э Хайне - Ожерелье голубки
- Они курят гашиш? Что вы хотите этим сказать?
- Гашиш будит в человеке агрессивность, замедляет реакцию – свойство, необходимое преступнику для совершения покушения больше всего. Ассасины ни в коем случае не принимают коноплю. Существуют наркотики, смесь из более действующих ядов, которые могут будоражить наш разум и сверхъестественно повышать силы.
- Вам знаком такой наркотик? – спросил Орландо.
- Кимия ас-са, эликсир блаженства.
- Я хотел бы познать его.
-Твое желание будет исполнено.
* * *
Они лежали в темной комнате, освещенной пламенем только одной лампы. Трепещущий свет пробивался сквозь абажур, сотканный из сотни янтарных бусин. Воздух был пряным от сандалового дерева, мирта и мускуса. Слуга внес стеклянный сосуд. Два шланга выходили из верхней части туловища сосуда, как огромные артерии сердца. У горла стеклянного сосуда в глиняной головке курительной трубки тлел древесный уголь величиной с орех. Аль-Мансур открыл золотую шкатулку с шариками, не больше горошинок, и положил один в пламя. Затем взял губами один из шлангов. Его грудная клетка стала надуваться. Жидкость в стеклянном сосуде забурлила как кипящая вода. Аль-Мансур протянул Орландо другой шланг:
- Глубоко вдыхай. Не бойся, кусающийся дым древесного угля очищается водой. Только белый ветер забвения достигает твоей груди
Орландо пососал шланг. Терпкая сладость разлилась по его языку.
-Тебе нравится? – спросил аль-Мансур.
- Это вкус гашиша?
- Это вкус запретного плода из сада Эдема. Ки-мия ас-са ада, эликсир блаженства.
- Из чего он состоит?
- Говорят, из гашиша, белены и красавки, а так же цикуты, змеиного яда и черного корня когтей из Нефуда. Если ты интересуешься алхимией, то рецептуру найдешь в Китаб ас-саидане, книги наркотиков химуари. Хасан ибн Саббах – тоже химуари. Его полное имя – Хасан, сын Али, сына Мухаммеда, сына Джафара, сына Хусейна, сына Саббаха из племени химуари. Химуари – знатоки смесей наркотиков.
Орландо почувствовал, как приятное тепло разливается по всему телу.
Молча они глотали белый ветер забвения.
Их тела становились легкими, точно перья птиц.
Аль-Мансур сказал:
«– Плод древа познания – как зеркало. Взгляни туда – и увидишь отражение, многократно увеличенное, но не искаженное. Если дыхание ассасин выпьет опечаленный, то станет еще грустнее. Храброго он сделает отчаянно отважным, павшего духом – полным трусом. Ты мне не веришь? Я докажу тебе это.
Аль-Мансур потушил свет и открыл узкий занавес. Теперь они лежали в темной нише и смотрели в помещение, освещенное одной-единственной свечой. На широкой постели мерцали шелковые подушки.
- Что это значит? – спросил Орландо.
- Подожди! Мы же никуда не спешим.
Отворилась дверь. В помещение скользнула закутанная в покрывало женщина, гибкая, как молодое животное. Она быстро скинула свою одежду. Это была зрелая женщина с пышными упругими округлыми формами, соблазнительная как спелый плод. Пупок и грудь она выкрасила хной, как это по обычаю делают для первой брачной ночи. Кроваво-красные, будто цветки тамариска, горели соски. Женщина оставила только вуаль. Стыдливое покрывало, скрывая лицо, подчеркивало наготу тела.
Молодой африканец появился в двери, также обнаженный и заметно возбужденный. Тяжело дыша, он обжигал ее взглядами, бесстыдно и жадно. С каждым вдохом росло его возбуждение. Это была женщина, которая разрушила чары.
Не опуская глаз с мужчины, она двигалась спиной к стоящему за ней ложу. Вот она опустилась на него, раздвинула бедра. Влажная плоть ее лона – капкан Венеры, пасть змеи. Черная тень легла на ее тело. Без слов, без прикосновений или предварительных ласк африканец вошел в нее. Она обняла его руками и ногами. Плывущие змеи скользили равномерно, нанося волнообразные удары. Затем движения мужчины стали резче и быстрее.
Женщина благодарила его нежными стонами, которые становились все короче. Скакун и всадник мчались в высочайшем экстазе. Как загнанная упряжка гнались они вместе навстречу цели.
Аль-Мансур опустил занавес и сделал затяжку из наргиле:
- Пророк учил, грешно тайно подглядывать за влюбленными, если Аллах наделил их высшей милостью наслаждения.
- Кто эта женщина? – спросил Орландо.
- Она с рынка.
- С какого рынка?
- Согласно порядкам нашего общества, женщины не занимаются никакими делами, даже если у них нет мужской родни. Тогда они работают на базаре. На деньги, которые там зарабатывают, они могут прокормить себя. Но молодым женщинам нужно не только мясо для кухни, а нравственные указания шариата не учитывают нужды молодых вдов. Я предоставляю им своего рода убежище. За моими стенами они защищены от подозрений и сюрпризов. Под вуалью они остаются неузнанными. Здесь они выплескивают свои эмоции, а на своей улице ведут добропорядочную жизнь, которую им предписывает общество правоверных. Мои нубийские стражники выполняют эти акты практической любви к ближнему очень самоотверженно, а я возбуждаю себе аппетит для предстоящей ночи. Ничто не вызывает у нас такого голода, как зависть. Ничто в детстве не заставляло нас завидовать так сильно, как игрушка, которая принесла радость другому. Что ты думаешь об этом?
И поскольку Орландо молчал, аль-Мансур сказал ему:
- Мой гарем принадлежит тебе. Мои девушки и эликсир блаженства откроют тебе врата в рай.
И еще аль-Мансур добавил:
- Ни одному постороннему не позволено войти в женские покои. Если же ему оказано это редкое наслаждение, то отказ будет воспринят как оскорбление. Кодекс чести арабов не оставляет тебе выбора. Как я вижу, Кимийя ас-са ада и сладострастие женщины уже зажгли огонь в твоих чреслах. Даже твои свободно сшитые штаны не могут скрыть возбуждения твоего мужского начала. Три вещи нельзя вернуть: стрелу, выпущенную из лука, необдуманно сказанное слово и упущенную возможность.
Орландо уже давно не был прежним. Если бы он посмотрелся в зеркало, то увидел бы незнакомца. Как зритель, который издали следит за сменой действий на сцене, так же и он воспринимал себя с дистанции наблюдателя. Его разум, взволнованный увиденным, воздействие которого стократно усиливал гашиш с беленой, дрожал, точно струна на скрипке дьявола.
В ту ночь Орландо пережил еще раз все чудеса посвящения: воду и огонь, вознесение в небо и падение в ад, зачатие, рождение и смерть. Он был гусеницей, которая сбрасывает свою червеобразную личину, чтобы предстать в пестром образе мотылька, бесконечно легкого, пронизанного светом и жизнерадостностью. Так должно быть на душе у бабочек, когда теплыми летними вечерами они в упоении порхают с цветка на цветок, безвольные орудия любви. Да, его похоть была разбужена.
