Саймон Скэрроу - Орел в песках
— Где вечером будет лагерь?
— Дальше по вади есть родник в рощице. Милях в четырех отсюда. А что?
— Я догоню вас на закате, — ответил Катон, разворачивая лошадь, и направился в деревню.
— Куда ты? — позвал Пармений.
— Мне надо кое с кем поговорить! — крикнул в ответ Катон и пробормотал под нос: — И извиниться.
Пока лошадь взбиралась по склону к домам, образовывавшим маленькую общину Хешабы, Катон про себя подбирал слова, которые собирался сказать Мириам. Нужно объяснить, что префект не представляет остальных римлян. Что не нужно считать его действия нормальными для политики Рима. Возможно, еще удастся как-то возместить ущерб, причиненный Скрофой.
Катон въехал в деревню и тут же отметил враждебное выражение лиц у тех, кто глядел на него из приоткрытых дверей и окон, пока лошадь шла по улице на площадь. В воздухе витал едкий запах сгоревшего дома Мириам. Распятый бандит свисал с креста — Катон надеялся, что он уже умер и избавился от дальнейших мучений. Неподалеку от еще тлеющих руин центурион заметил внука Мириам — Юсефа, примостившегося на сундучке рядом с немудреным скарбом, спасенным до того, как солдаты подожгли дом. На звук копыт мальчик поднял голову и уставился на Катона широко распахнутыми, испуганными глазами. Катон спешился и подвел лошадь к одному из почерневших столбов, еще недавно поддерживавших навес у дома Мириам. Привязав скакуна, центурион медленно подошел к мальчику.
— Юсеф, ты знаешь, где твоя бабушка?
Мальчик помолчал, потом быстро помотал головой:
— Ее нет. Она ушла. Ты больше не причинишь ей вреда, римлянин!
Последнее слово он словно выплюнул в лицо, и Катон остановился поодаль, решив больше не пугать мальчика.
— Я не причиню ей вреда. Честное слово, Юсеф. Мне нужно с ней поговорить. Пожалуйста, скажи мне, где она.
Юсеф несколько мгновений смотрел молча, потом поднялся и ткнул пальцем в землю.
— Жди здесь. Не сходи с места. Не вздумай идти за мной.
Катон кивнул. Бросив осторожный взгляд на римлянина, Юсеф скрылся за углом ближнего дома. Катон огляделся и не увидел ни души. Деревня была тихой и спокойной, как громадный некрополь, протянувшийся по обе стороны Аппиевой дороги за воротами Рима. Не самое радостное сравнение, холодно подумал Катон и обратил внимание на жалкий скарб на улице. Помимо свертков с одеждой и горшков, там было несколько корзинок со свитками и сундучок, на котором сидел Юсеф. Сундучок показался Катону знакомым: центурион видел его в подполе дома Мириам. Какие ценности там хранятся? Зачем его прятать от чужих глаз? Охваченный любопытством, Катон огляделся и убедился, что за ним не наблюдают. Помедлив мгновение, он присел на корточки, чтобы рассмотреть сундучок внимательнее. Сундучок оказался простой, без украшений, с обычным замком-защелкой.
Катон услышал звук шагов и торопливо поднялся — из-за угла появились Мириам и Юсеф. Мириам не сводила глаз с сундучка, пока шла к центуриону.
— Я буду благодарна, если ты оставишь мое имущество — уж какое есть — в покое. Это сделал для меня сын. Этот сундучок и то, что внутри, — все, что осталось на память о нем.
— Прости. Я… — Катон беспомощно смотрел на Мириам, потом, смутившись, потупил взгляд. — Прости.
— Внук сказал, что ты хотел поговорить со мной.
— Да. Если позволишь.
— Мне не хочется с тобой разговаривать. После того… — Мириам сглотнула, махнув в сторону обгорелого остова дома.
— Я понимаю, — мягко ответил Катон. — Префект поступил неправильно. Я пытался остановить его.
Мириам кивнула:
— Знаю, но это ничего не меняет.
— Что будет теперь с тобой? Куда ты пойдешь?
Мириам сморгнула слезы, блестевшие в уголках черных глаз, и неопределенно кивнула в сторону улицы, по которой пришла.
— Один из моих людей предложил комнату для меня и мальчика. Жители построят нам новый дом.
— Хорошо. — Катон чуть наклонил голову. — Ты сказала — твои люди. Ты их старейшина?
Мириам поджала губы.
— Я просто так выразилась. Они относятся ко мне с почтением, как последователи моего сына. Как будто я и для них мать. — Мириам устало улыбнулась. — Они преувеличивают.
Катон улыбнулся в ответ.
— Так или иначе, ясно, что ты имеешь над ними какую-то власть. Как и над Симеоном и Баннусом, похоже.
Улыбка Мириам застыла, и взгляд стал подозрительным.
— Чего ты хочешь от меня, центурион?
— Поговорить. Понять, что тут происходит. Мне нужно узнать больше о твоих людях и о Баннусе, если мы хотим прекратить его попытки поднять восстание, — и спасти жизнь людям. Многим людям — и римлянам, и иудеям.
— Ты хочешь понять мой народ? — с горечью проговорила Мириам. — Тогда ты один из очень немногих римлян, кто когда-либо пытался понять нас.
— Я знаю. Я не могу просить прощения за все, что было сделано именем Рима. Я всего лишь младший офицер. Не в моих силах изменить политику империи. Я могу попытаться изменить хоть что-то. И только.
— Очень честно с твоей стороны, центурион.
— Если мы хотим исправлять отношения, для начала зови меня Катон.
Мириам посмотрела на него и улыбнулась.
— Ну что ж, Катон. Поговорим.
Она подобрала сундучок, взяла его под мышку, выпрямилась и кивнула центуриону.
— Идем со мной. Ты тоже, Юсеф.
Мириам повела Катона по тихим улицам за деревню к маленькому водоему, где собиралась дождевая вода, стекавшая по склонам вади зимой и весной. Сейчас водоем почти высох, и несколько коз щипали редкую траву, пробивавшуюся в трещины земли у края воды. Мириам и Катон сели в тени пальм, а Юсеф неторопливо подобрал камешки для пращи и начал метать их в валун неподалеку.
— У него острый глаз, — отметил Катон. — Он станет хорошим воином, когда вырастет.
— Юсеф не будет воином, — твердо ответила Мириам. — Он один из нас.
Катон взглянул на нее:
— И все-таки — один из кого? Мне говорили, что ты и твои люди — ессеи. Но, похоже, вы не совсем признаете их образ жизни.
— Ессеи! — Мириам рассмеялась. — Нет, мы другие. Радости жизни нужно принимать, а не отвергать. Некоторые из моих людей раньше были ессеями, но не захотели на всю оставшуюся жизнь отказаться от мирских радостей.
— По-моему, Хешаба не очень-то похожа на блаженный уголок.
— Возможно, — согласилась Мириам. — Но тут наш дом, и мы вольны жить так, как хотим. Я всегда мечтала об этом. После казни моего сына я отвернулась от Иудеи. Мне надоело смотреть, как секты натравливают людей друг на друга. И хуже всего — первосвященники в Иерусалиме. Они бесконечно ищут тонкости в толковании писаний, а их семьи богатеют и богатеют. Из-за этого мой сын, Иегошуа, ввязался в политическую борьбу. Не просто против Рима, но против тех, кто притесняет бедных. Он умел говорить, и со временем стали собираться огромные толпы, чтобы послушать его. Тогда священники решили, что нужно заставить его замолчать, пока он не повернул против них народ. Они схватили Иегошуа и добились казни.
