Михаил Михеев - Год тысяча шестьсот…
— Вот и все, — облегченно заметил Клим. — Молодец Дубок!
— Молодец, — не мог не согласиться Винценто. — Я и не знал, что у нас в трюме плывет такой ловкий канонир.
— А я и сам не знал. Правда, Оливарес может повторить такой поход ночью. А в то же время, чего ему напрашиваться на неприятности сейчас, если у него остается надежда получить место капитана в Порт-Ройяле, и без всякого риска.
— Видимо, считал более надежным прибыть в Порт-Ройял уже командиром «Санты». А может, кто его знает, направился бы на Тортугу.
— Вот этого я и побаивался, — заметил Клим. — А у меня дела в Порт-Ройяле.
В это время полотнище грота чуть шевельнулось над их головами. Реи скрипнули. По воде побежала полоска ряби. Винценто взглянул в сторону садившегося солнца, прищурился.
— Идет ветер, — сказал он. — Вы не дадите мне свою батарейную команду. У меня мало матросов, нужно поднять все паруса. Если все будет ладно, утром придем в Порт-Ройял.
Винценто перекрестился, затем посвистел и постучал по деревянному планширу костяшками пальцев, призвав сразу на помощь и христианских, и языческих богов, не обходя вниманием и существующие приметы.
Клим тоже посвистел и тоже постучал по планширу.
— Это зачем? — спросила Ника.
— Просьба к Нептуну, чтобы послал ветерок.
— И нашим, и вашим. И тебе не совестно?
— А чего же делать, приходится. Кто-нибудь да поможет, пресвятая дева или Нептун.
— Послушали бы тебя твои благочестивые предки. Уж про святую инквизицию я и не говорю, за такое непотребное богохульство на костер бы попал, это уж обязательно.
Клим согласился, что святая инквизиция — организация серьезная и таких шуточек не прощает.
Ника пригляделась к «Аркебузе». Слабое течение несло и разворачивало корабли, «Аркебуза» порядочно удалилась от «Санты». Но зрение у Ники было острое, она первая заметила шлюпку и красное пятнышко на ней.
— Клим, встречай гостью. К тебе едет Долорес.
— Почему ко мне? Наверное, к тебе — спросить что-нибудь по женской части.
— Ты соображаешь, что говоришь?
— Конечно. Допустим, она поинтересуется, где это ты достала такую материю, что на твоей рубашке.
— Скажу, купила в ГУМе за пятнадцать рублей, готовую. Это сколько на здешние пиастры? Одной гинеи хватит?
— Хватит. Еще останется. Только ей такой капрон придется поискать. Лет триста.
— Зачем ей капрон. Да на ней ее шаль…
— Мантилья.
— Вот — мантилья, еще ручной вязки. У нас такую мантилью ни за какие пиастры не купишь. А едет Долорес, как я думаю, за своими вещичками. Она же с собой ничего не взяла, не рассчитывала на «Аркебузе» задерживаться. Принимать ее здесь будешь ты, я с ней и встречаться не хочу. Только смотри, не очень развешивай уши, а то как бы она и письмо не прихватила по пути. Разведешь амуры.
— Какие амуры? Да у нее, поди, синяк вот такой на локте после того, как я ее за руку схватил.
— А может, она пожелала бы получить такой же синяк от тебя и на другую руку?.. Ох, Клим! В политике твои предки-церковники разбирались, не спорю. Но что касается женщин… Да они их просто боялись. Даже святая инквизиция, такая могучая организация, а женщину побаивается.
— Из чего это видно?
— А как же. Как чуть что — ведьма! и на костер… Ладно, ты встречай гостью, а я у капитана в каюте отсижусь.
Как принимал Клим испанку, Ника не видела. Пробыла Долорес на «Санте», наверное, с полчаса. Ника слышала их беседу, но понять, о чем они говорят, естественно, не могла. Наконец в шлюпку поставили кожаный баул, Долорес спустилась по трапу — Ника наблюдала за ней в окошко каюты. И по тому, как та усаживалась, как расправляла платье, опираясь на борт лодки и приветливо махая Климу на прощание, Ника не могла не отметить определенное изящество в движениях, грациозность даже.
«И где их учат такому политесу?» — невольно подумала она.
Шлюпка отплыла.
Клима Ника нашла в каюте.
Он склонился над столом, осторожно расправлял на нем большой помятый бумажный лист и так внимательно занимался этим делом, что не заметил, как вошла Ника.
— Проводил?
— Проводил… — рассеянно ответил Клим, что-то разглядывая на листе и бормоча себе под нос. Ника подошла поближе,
— Что это? Похоже на афишу.
— Похоже, — согласился Клим. — Приглашение Королевского Театра на постановку пьесы Кальдерона де ла Барка, королевского драматурга, личного капеллана Филиппа Четвертого, кавалера ордена Сант-Яго…
— Ух ты!
— Да, титулов у Кальдерона было предостаточно.
— Откуда это у тебя?
— Мне подарила Долорес.
— Подарила?
— На память о нашей встрече.
— На память, так-так…
— Она должна была играть королеву в этой пьесе.
— Ах, вон что. Она — актриса?
— Была. Пока не вышла замуж за Оливареса.
— Понятно. Жене дворянина, да еще сына гранда, негоже выступать на подмостках. Даже если играешь королев.
— Долорес не удалось сыграть королеву. Настоящей королеве Марианне Австрийской что-то не понравилось, и она запретила постановку. Пьеса так и не была сыграна ни разу.
— А как она называлась?
— «Еl bufon de la bellareina» — «Шут королевы». И вот что интересно, мне думается, эта пьеса Кальдерона так и осталась неизвестной. Не дошла до нас.
— А это могло быть?
— Почему бы нет? Из полутора тысяч пьес Лопе де Вега до нас дошло не более пятисот.
— И то ничего — пятьсот!
— Кальдерон написал их значительно меньше. И этот «Шут королевы» мог потеряться в дворцовых архивах. Филипп Четвертый умер, Кальдерон умер, — а Испании тогда было не до пьес. Вот здесь приведено четверостишье автора в качестве эпиграфа. Я попробовал перевести его с испанского. Приблизительно, конечно.
— Сам перевел?
— Ну, кто еще…
— Любопытно. Давай читай!
— Только ты не очень, я же тебе не Пастернак.
— Ладно, ладно, не напрашивайся.
— Значит, так…
В смешном обличьи появлятьсяМне так положено судьбой.И надоел же он, признаться,Весь этот облик, мне чужой…
— Клим, да ты поэт!
— Будет тебе.
— На самом деле — звучит!
— Думаю, никто из наших современников этих строк не знает.
— Клим! Да тебя нужно в музей поместить. Подумать, ты единственный человек на земле, который помнит никому не известное четверостишье великого драматурга Кальдерона! Все студентки твоего МГУ будут приходить и смотреть на тебя вот такими глазами. А историки… а вот историки не поверят. Скажут — сам сочинил. Им не объяснишь. Вот если бы афишу можно было с собой захватить. Так ведь нельзя.
