Роман Белоусов - Ошибка сыщика Дюпена. Том 2
Задумавшись, Дефо бредет под вековыми вязами. Почти каждый день он совершает прогулку по этой аллее от дома до увитой зеленью церкви Сент Мэри. Соседи привыкли видеть ссутулившегося старца, с палкой в руках — больные ноги и приступы подагры, все учащаясь, нередко укладывают его в постель. Дойдя до церкви, он поворачивает и таким же размеренным шагом возвращается в дом на Черч-стрит, в Сток-Ньюингтоне, под Лондоном, где живет вот уже не один год.
Дом большой, трехэтажный, с боковыми пристройками и обширной конюшней во дворе. Заядлый лошадник, Дефо, наконец, на старости удовлетворил свою страсть — завел скакунов, которые пасутся за огородом, позади дома на пустыре.
По вечерам, когда в доме все затихает, Дефо погружается в чтение. Уютно горят свечи в серебряных подсвечниках. Отблеск пламени играет на золотом тиснении книжных корешков в шкафу: темно-красные, коричневые, желтые. Есть среди этих книг и его сочинения. Некоторые пользовались неподдельным успехом у современников. Но что ждет их в будущем, станут ли читать их те, которые придут позже? Хотя бы одна книга прорвется ли к потомкам или забвение — удел его творчества?
Нетрудно предположить, что мысли эти приходили в голову престарелому писателю во время прогулок, тревожили его по вечерам, не давали заснуть.
Сегодня мы знаем, что Дефо имел все права рассчитывать на бессмертие. Но самому ему — автору почти трехсот произведений, среди которых, он догадывался, были и кое-чего стоящие, — не суждено было узнать меру собственного величия.
В загородном захолустье Дефо доживал свои дни. Собственные дети давно разлетелись из гнезда. Сыновья торгуют в Сити, дочери замужем. И только дети его воображения — герои его книг — не бросили старика Дефо, когда судьба нанесла ему роковой удар. Больного и немощного, она снова заставила покинуть уютный дом, бежать, скрываться. И как когда-то, в минувшие дни, Дефо неожиданно для всех укрылся в так хорошо ему знакомых трущобах Лондона. Причина его нового и последнего в жизни бегства и сегодня не совсем ясна. Предполагают, что он вынужден был спасаться от «гнусного, вероломного и презренного врага», иначе говоря, все от тех же ненавистных кредиторов. Оказаться в преклонном возрасте отцу семейства в тюрьме — большего позора и страха он не мог себе представить. Дефо впал в панику. В полубезумном состоянии оставил дом. Ему мерещилось, что преследователи напали на его след. И он прятался на Ньюгейт-стрит, потом недалеко от Гринвича, наконец, осел в двух шагах от Граб-стрит, в квартале, где родился. Бродил в сумерках по знакомым с детства лабиринтам улочек, переулков, проходных дворов, опасливо озираясь, словно один из тех преступников, о которых так часто раньше писал. Некоторые в этом поведении видели результат разыгравшегося больного воображения. Поговаривали, что старик Дефо лишился рассудка, стал жертвой навязчивых галлюцинаций. Ему мерещилось, что его преследуют, хотят упрятать в тюрьму, чудились прочие всяческие неудачи. И только изредка вспоминались редкие минуты счастья и торжества, когда в муках и радости появлялись на свет его герои. Они одни остались верными ему. В окружении своих детей, порожденных его могучей фантазией, Дефо умирал. Больное, гаснущее сознание рисовало странную картину. Ему казалось, что у постели, преклонив колено, скорбно сложив в молитве ладони, стоит несчастная Молль Флендерс; рядом, со свечой в руке, малыш Джек; сзади него — внушительная фигура Робинзона, познавшего, как и он сам, «и кару неба, и гнев людской»; а это — в кружевах и кринолине — гордая и жестокая Роксана; она опирается на крепкую руку капитана Сингльтона. Прощайте, друзья!
Он умер в конце апреля 1731 года. Сердобольная миссис Броке — хозяйка дома, где Дефо прятался, похоронила его на свои собственные деньги. В приходскую книгу малограмотный церковный служка внес запись о смерти «мистера Дюбо», последовавшей от летаргии. Великий писатель тихо скончался в полной безвестности. Газеты посвятили ему короткие некрологи, большей частью издевательского свойства, в самом «лестном» из которых его удостоили назвать «одним из величайших граждан республики Граб-стрит», то есть лондонской улицы, где ютились тогдашние борзописцы и рифмоплеты.
На могилу Дефо положили белую надгробную плиту. С годами она заросла и, казалось, что и память о Даниеле Дефо — вольном гражданине города Лондона, поросла травой забвения.
Прошло более ста лет. И время, суда которого так опасался писатель, отступило перед великими его творениями, когда журнал «Крисчен уолрд», в 1870 году, обратился к «мальчикам и девочкам Англии» с просьбой прислать деньги на сооружение гранитного памятника на могиле Дефо (старую плиту расколола молния), тысячи почитателей, в том числе и взрослых, откликнулись на этот призыв. В присутствии потомков великого писателя состоялось открытие гранитного монумента, на котором было высечено:
В память автора «Робинзона Крузо».
И это справедливо: из трехсот произведений, написанных Даниелем Дефо, подлинную славу ему принесло именно это сочинение. Его книга — зеркало эпохи, а образ Робинзона, в котором писатель воспел мужество человека, его энергию и трудолюбие, — гимн Труду.
СЛАВА И ПОЗОР БАРОНА МЮНХГАУЗЕНА
Кто не знает достославного барона Мюнхгаузена! С его необыкновенными приключениями мы знакомимся еще в детстве. На всю жизнь нам запоминается образ находчивого барона, заядлого охотника и путешественника, но еще больше отчаянного враля, лгуна из лгунов, фантазера из фантазеров, которому едва ли найдется равный в мировой литературе. Это подлинный отец лжи. Но не потому, что не было того, кто мог бы его «переврать». Его ложь — это не ложь Хлестакова, у которого в мыслях «легкость необыкновенная», это не бахвальство шекспировского Фальстафа, фонви-зинского Вральмана, это не порожденные спесью мещанина выдумки Тартарена или небылицы остроумца француза барона Крака — героя книги Коллена Д’Ар-левиля, созданного под влиянием приключений немецкого барона, и, наконец, это не необузданное хвастовство шутника Дейва Крокета — самого известного персонажа американского фольклора, у которого, впрочем, был вполне реальный прототип.
Все они, можно сказать, меньшие братья Мюнхгаузена, и все они «вышли из рукава его камзола».
Мюнхгаузен лжет по врожденной привычке, лжет самозабвенно, сам искренне веруя в свои россказни. Недаром у него через весь герб, на котором Густав Доре, великолепный иллюстратор мюнхгаузениады, изобразил топорик, уток, колесо и бутылку, красуется девиз, написанный, как принято в геральдике, по-латыни: «Во лжи истина». Говорят, что самая опасная ложь та, в которую автор сам искренне верит. У медиков даже существует такое определение, как «синдром Мюнхгаузена»— склонность к патологической лживости. Но барон Мюнхгаузен превосходит своих литературных собратьев не столько тем, что возвеличивает ложь, а, напротив, тем, что мастерски разоблачает этот порок. Своими рассказами о путешествиях, походах и забавных приключениях барон обличает искусство лжи, выступает как бы ее карателем. Автор небольшой книжки, появившейся впервые 200 лет назад в букинистических лавках Лондона, немец Рудольф Эрих Распе именно так и определял морально-воспитательное значение своей сатирической пародии на вралей и хвастунов.
