Генри Хаггард - Сердце Мира
— Теперь и я начинаю сожалеть, что не последовал вашему совету остаться по ту сторону гор… Но не можем ли мы спастись бегством?
— Нет, поздно. Нас поймают. Остается только идти навстречу судьбе. Только поклянись мне теперь, моими богами или твоими, или чем иным, самым тебе дорогим, что, пока я жива, ты не изменишь мне, как я буду верна, пока не умру!
Она взяла его за руку и вопросительно смотрела ему в глаза. В эту минуту Зибальбай, шедший все время впереди, случайно обернулся и увидел их.
— Подойди сюда, дочь, и вы, белый человек, и слушайте оба. Я стар, но зрение и слух еще хороши, хотя в пустыне я не придавал большого значения многому, что видел и слышал. Здесь, в моей стране, все иначе. Запомните, белый человек, что Госпожа Сердца неизмеримо выше вас и на этой высоте должна остаться. Поняли?
— Вполне! — ответил сеньор, с трудом сдерживая свой гнев. — Но жаль, касик, что вы не сказали мне тогда, когда мы спасали вашу жизнь, что я недостойный товарищ для вашей дочери; ведь без нашей помощи от вас остались бы теперь одни только кости!
— Вы были посланы богами, чтобы служить мне, и вы были мне нужны, — спокойно возразил Зибальбай, — вы можете мне и опять понадобиться. Если бы не эта возможность, то мы расстались бы за горой.
— Жаль, что этого не случилось! — воскликнул сеньор.
— Я тоже, быть может, об этом пожалею. Но вы здесь, а не там, и останетесь здесь до конца вашей жизни. Я хочу сказать, что вы в моей власти. Одно мое слово может поставить вас очень высоко или зарыть глубоко в землю. Поэтому будьте осторожны, принимайте с благодарностью все, что вам будет дано и не оглядывайтесь назад: бежать нет возможности. Подчинитесь во всем моей воле, и вам будет хорошо. Если будете сопротивляться, я вас уничтожу. Я сказал. Теперь идите впереди меня, а ты, дочь, иди за мной!
Казалось, бешенство сеньора не имело границ. Я опасался самых ужасных поступков, но умоляющий взгляд Майи его успокоил, как по волшебству.
— Я слышу ваши слова, касик. Вы правы, я в вашей власти, и мне бесполезно спорить с вами.
Мы двинулись дальше в указанном порядке. Подойдя к Зибальбаю, я сказал ему:
— Ты произнес резкие слова тому, кто мне брат, а следовательно, и мне!
—Я сказал то, что должен был сказать. Разве ты не слышал, что сказал вчера индеец? Тикаль, мой племянник, правит страной вместо меня. Эта девушка, моя дочь, помолвлена с Тикалем, и только этим способом он может наследовать мне. Если он считает меня мертвым и занял мое место, то ему не захочется уступить свою власть. Посуди сам, как должно понравиться ему и его друзьям, что белый человек нашептывает слова любви в уши моей дочери и держит ее руку? Говорю тебе, Игнасио, что это одно может возбудить войну против меня. Вот почему я говорил резко, пока еще есть время. Ты должен мне в этом помочь, потому что от этого зависят и твои планы, иначе они ни к чему не приведут!
Я ничего не ответил. Некоторое время мы шли молча и на повороте дороги столкнулись с шедшими нам навстречу носильщиками с паланкинами. Их было около сорока. Все были высокого роста, хорошо сложены, с правильными чертами лица, но все-таки отличались от людей моего племени. Выражение их лиц было какое-то странное: оно было не тупым, но каким-то безразличным; уже в глазах самого молодого из них можно было подметить какую-то подавленность, точно от тяжести прожитых народом веков. Они были крепки и сильны, но глаза их не светились умом. Даже вид белого не поразил их. Они ограничились мелкими замечаниями, которыми обменялись между собой, — о длине бороды, о цвете волос. Зибальбая они приветствовали своими гортанными голосами:
— Отец, кланяемся тебе!
И они все простерлись перед ним ниц по знаку, данному старшим между ними.
— Встаньте, дети! — сказал Зибальбай, и они послушно встали, сохраняя полнейшее равнодушие ко всему окружающему.
Они принесли с собой еду, и мы принялись есть. Начальник отряда что-то тихим голосом докладывал касику, и я ясно видел, что его слова не доставляли тому никакого удовольствия. Зибальбай торопился и вскоре отдал приказ садиться в паланкины. Мы двинулись с довольно большой скоростью. Я не переставал любоваться окружающей природой. Вся местность была старательно возделана. Если не было полей, то росла трава; рощи, часто попадавшиеся нам, были густы и тенисты, и в них можно было видеть диких коз и оленей, поспешно убегавших при нашем приближении. Посевы состояли из хлебных злаков, сахарного тростника, плантаций кофе и какао.
К вечеру мы достигли деревни хлебопашцев. Дома были построены из необожженного кирпича, посредине села был сооружен алтарь с возложенными на него плодами и цветами. Большинство жителей только что вернулись с работы, о чем свидетельствовали следы земли на их обуви и платье. Но и на их лицах я опять увидел то же выражение безучастия ко всему. Лица женщин, очень красивые по мнению индейцев, были проникнуты тем же тяжелым выражением. При виде сеньора только немногие выражали любопытство, но через несколько секунд оно исчезало бесследно. Здесь почти не было детей. Одну женщину было почти невозможно отличить от другой, если они были одного возраста. Впрочем, удивительного, строго говоря, ничего не было: все жители составляли одну большую семью.
Для нас был приготовлен особый дом, в него пока вошел один Зибальбай. Подойдя к Майе, я спросил ее:
— Всегда ли у этих людей такая скука на лицах?
— Да! То есть у простолюдинов, которые работают. Здесь существует два сословия: знатные господа и народ. Каждый простолюдин должен работать три месяца в году, а остальные девять полагаются ему на отдых. Все плоды работ собираются в общие склады и распределяются между всеми детьми народа Сердца. Но храмы, касик и некоторые сановники имеют своих рабов, которые служили из поколения в поколение, от отца к сыну.
— Что с ними делают, когда они не хотят работать?
— Они должны умереть, так как им не отпускается никакой пищи из общественных магазинов. Когда они смирятся, то на них возлагают самые тяжелые работы!
Теперь было понятно, почему у этих людей такое приниженное выражение. Что можно было ожидать от людей, лишенных честолюбия или ответственности и поставленных в полную зависимость от общественных порций? В позднейшие годы я слышал, что появились учителя, которые проповедуют подобную систему для всего человечества, но готов поручиться, что если бы они пожили в стране Сердца, где эта система применялась веками, то отреклись бы от своего учения.
К нам явился посланный от Зибальбая человек с приглашением войти в дом. Там мы нашли приготовленный обильный ужин. Я предполагал, что мы здесь заночуем, но касик коротко и повелительно сказал, что нам предстоит дальнейший путь. Мы скоро добрались до небольшого поселка на берегу озера, где нас ожидала лодка с девятью гребцами. Но так как дул попутный ветер, то был поднят парус, и мы поплыли к острову со Священным Городом, до которого было пятнадцать миль. Мы все молчали, любуясь красивой картиной озера, освещенного луной. Индейцы-гребцы также были безмолвны из-за присутствия их государя. Город все более и более приближался, его очертания становились отчетливее, хотя он продолжал иметь в моих глазах сказочный вид. Но скоро моя нога ступит на обетованную землю.
