Богдан Сушинский - Рыцари Дикого поля

Они вошли в лишь недавно отреставрированный замковый дворец, прошли в отведенную Власте комнату, и служанка-няня принялась за пеленание уснувшего ребенка.

— Это верно, что замок принадлежит князю Одар-Гяуру? — спросила между тем графиня, устало опускаясь в кресло рядом с кроватью, на которой служанка возилась с ее дочуркой.

— Теперь это известно всем в округе.

— Вот видите, а я узнала об этом только сегодня, причем совершенно случайно.

— Это каким-то образом меняет ваше отношение к нашей обители?

— Во всяком случае, для меня это очень важно.

Хранитель замка заинтригованно взглянул на гостью, но тотчас же отвел глаза в сторону.

— Совершенно верно: замок принадлежит князю Гяуру. До недавнего времени в здешних краях мало кто знал об этом. А если и знал, то весьма смутно представлял себе, кто таков этот князь Гяур, где он обитает и какое отношение имеет к Речи Посполитой.

— Когда же это стало известно местной шляхте?

— В те дни, когда здесь неожиданно появился молодой князь Одар-Гяур. Кстати, тогда же шляхтичи узнали, что, если не ошибаюсь, замок этот принадлежал еще прадеду нынешнего владельца.

— Странно, раньше мне и в голову не могло прийти, что на земле Речи Посполитой у князя находятся какие-либо владения, а тем более такие.

— Лично я ничего странного в этом не нахожу, — заметил хранитель, извинившись за свое несогласие, и тут же добавил: — Князь — состоятельный человек, происходящий из древнего рода, вполне достойного королевской короны. Впрочем, вас это смущать не должно. Чувствуйте себя в его скромных покоях настоящей хозяйкой.

— Даже думать об этом не смею, — лукаво улыбнулась Власта, стараясь при этом скрыть свою улыбку от шведа.

— Как только восстание будет подавлено, вы сможете занять несколько покоев, отведенных пока что спасающимся за этими стенами местным дворянам.

— Что вы, господин Ярлгсон, — вновь мягко улыбнулась графиня. — Я никогда не посмею чувствовать себя здесь хозяйкой. Другое дело — она, — указала на расплакавшуюся дочь, озарившую комнату своим ангельски чистым, розоватым тельцем.

Швед истолковал ее слова как шутку и попытался улыбнуться. Но оказалось, что он попросту забыл, как это делается. А тут еще и Власта согнала с лица улыбку, чтобы куда тверже добавить:

— Не удивляйтесь, господин хранитель. Судьбе было угодно, чтобы перед вами во всей своей красоте предстала дочь Одара-Гяура великая княгиня Ольгица Гяур.

С полминуты швед усиленно вертел головой, переводя взгляд с Власты на ее дочь, и снова на Власту. Он попросту не знал, как реагировать на такое признание графини. А главное, как на него отреагировал бы сам князь. Вот именно — он сам!

Понятно, что эта молодая женщина выглядит слишком красивой и благородной, чтобы вызывать хоть какое-то недоверие к своей особе. Шведу трудно было предположить, что она выдает себя не за ту, кем является на самом деле. Но в то же время держалась она как-то слишком уж горделиво для того, чтобы вызывать жалость, какую обычно вызывают беженки. Нет, такую женщину трудно заподозрить в мошенничестве. Во всяком случае, он, как комендант, никаких оснований для этого не имел.

Две вошедшие в комнату дворянки, решившие взглянуть на незнакомую графиню, а посему оказавшиеся свидетельницами их разговора, тоже удивленно уставились на гостью: это еще что за самозванка, которая замахнулась на то, чтобы стать владелицей замка? Приблизительно такое же чувство поначалу зародилось и у Ярлгсона. Ему показалось, что Власта специально произнесла это признание при свидетелях. Много ли найдется женщин, тем более аристократок, которые решатся вот так, с ходу, признаться незнакомому мужчине, к тому же в присутствии двух сплетниц, что у нее незаконнорожденная дочь?

— Еще раз простите, графиня… То, что вы только что сказали… — неуверенно произнес норманн. — В этом есть хоть какая-то доля суровой правды?

— Почему только доля? И почему «суровой правды»? В моих словах — вся та светлая, поднебесная правда бытия, в ауре которой зарождалась моя дочь Ольгица.

— Может, мне все еще позволено будет истолковать ваши слова как некую шутку?

— Я бы выразилась яснее, господин хранитель, — смело заверила его Ольбрыхская: — В этом вся возможная в данной ситуации правда, какая способна удивить наш мир.

— Значит, я должен понимать это так, что ваша дочь в то же время является и дочерью князя Гяура?

— Это известие кажется настолько неправдоподобным, что способно ввергнуть вас в сомнения?

— Настолько неожиданным, если уж быть точным, — по-джентльменски уточнил хранитель замка.

— В свидетели я могу призвать только самого князя Гяура да Господа Бога. Но боюсь, что ни тот ни другой не станут клясться перед вами на Библии. В силу всяких известных и не известных вам причин.

Мещанки подошли к ребенку, вместе заглянули Ольгице в личико и, почему-то набожно перекрестившись, словно увидели в пеленках совершенно не то, что надеялись увидеть, поспешно оставили комнату, так ни слова и не произнеся. Однако Власта четко уловила, что обе они в эти минуты думали о своих собственных прегрешениях и отмаливали свои собственные грехи.

— Господин Ярлгсон, господин хорунжий! — появился в двери один из сержантов. — Я только что из Грабова. Повстанцы уже там. Многие из них уже восседают за столами. Пир посреди чумы начат.

— Пир, которому суждено стать кровавым, — уточнил Ярлгсон, даже не взглянув на гонца. Он уже направился было к двери, но, словно бы на что-то наткнувшись у порога, остановился. Вернувшись к Власте, он взял малышку на руки, поднял ее и, обратив к себе лицом, вежливо поклонился.

— С прибытием вас во владения, великая княгиня Ольгица. Теперь вы уже в родных стенах.

25

Дело шло к вечеру. Большой разъезд поляков — до полуэскадрона — торопился. Заметив сразу три дымка, шляхтичи решили, что повстанцы беспечно отдыхают, готовя свою традиционную кулешу. Взбодрившись от такого открытия, они двинулись напролом, через овраги, не позаботившись о разведке или хотя бы об авангардном разъезде, и, конечно же, не замечая затаившейся засады.

Они были убеждены, что в этом закутке степи их никто не ждал, а потому беглецы станут легкой добычей.

— Полковник, там поляки! — появился из-за кургана Тимош Хмельницкий. Он по-прежнему обращался к атаману только так, «полковник», чтобы избегать слова «отец», которое хоть как-то могло выделять его из круга остальных казаков.

— Много их?

— Около полусотни! В версте отсюда.