Евгений Лундберг - Кремень и кость
— Говори! Говори! — требовали люди чужого племени от пленницы, толкая ее вперед я дергая за волосы.
Она поняла, что и он — пленник, что ему, как и ей, угрожает опасность, и о чем-то быстро, серьезно и негромко заговорила на родном языке. Ее речь показалась Светловолосому еще более чуждой, чем полуусвоенная речь половившего обоих племени. Но девушка понравилась ему. У нее были белые, под корою грязи и ссадин, ноги. Несмиренное буйство и силу угадывал он по движениям этих ног, по глазам, по завиткам волос, по тому, как она упрямо отталкивалась от тащивших ее людей. Он и она были товарищами по судьбе, как два отбившихся от стада буйвола. Несхожие между собою, они оба еще резче отличались от неистовствующих вокруг мужчин и женщин. Юн не мог ей ответить, но она поняла, что в его молчании было дружелюбие.
Метала тяжелые слова пленница, молчал Светловолосый, зорко следило за обоими притихшее племя. И вдруг все снова закричали, затопали, замахали руками, засмеялись.
— Чужие! Чужие! — понял Светловолосый смысл этого крика. Пленницу увели. Светловолосого вытолкнули из круга. Он стал следить за тем, в какую часть стана ведут пленницу, чтобы разыскать ее позже, но грозный окрик заставил его оглянуться. На плечи опустились темные, сильные, в буграх жил руки, у самого лица его тускло зажелтели древней желтизной изображенье коня и ожерелье. Светловолосый понял, что на этот раз придется отвечать. Он повторил несмело — впервые в жизни своей и в жизни своего племени — на языке обступивших его чужих людей:
— Говори, — и в знак покорности слегка пригнулся, опустив руки ладонями к земле.
Когда надо было отвечать «да», он еще ниже опускал руки; когда надо было отвечать «нет», он с подчеркнутым недоумением и страхом глядел в глаза допрашивающих. Иногда он решался произносить отдельные слова на языке чужого племени, и когда он это делал, все племя волновалось непонятным для себя, но глубоким и не злобным волнением. Слово — точно капля крови, упавшая из жил племени в открытую жилу чужака. Одна только капля, и он уже как-будто не чужой — камень, принесенный из далеких стран и положенный среди издревле задымленных камней очага.
— Это принадлежит людям твоего племени? — Да.
— Такого много у твоего племени?
— Много.
— Люди твоего племени сами режут это из кости?
— Сами.
— Или, может быть, добывают это у других племен?
(примечание к рис.)
— Нет, сами.
— И костью для резьбы владеют люди твоего племени?
— Да, владеют.
— Много этой желтой кости вокруг жилищ твоего племени?
— Да, много-много…
— А это есть у твоего племени?
— Нет.
Перед глазами пленника оказались предметы из янтаря, одни белые, как молоко, другие желтые — желтее мамонтовой кости и прозрачнее меда. Видно было, что и янтарь у племени не свой, а перешел издалека из рук в руки. И тут только понял пленник, что чужое племя любит украшаться, а своих украшений у него нет. Цвет к цвету подобраны меха на одеждах. Жилы прошиты узором. Цветные раковины — «от теплых вод», вспомнил он рассказы Рысьих Мехов — поблескивали на одежде. У иных зрелых охотников на оружии и на одежде были отметины знакомых ему цветов, нанесенные растительными красками. У других мелкие янтаринки дрожали возле шеи. Женщины с веселой жадностью трогали руками ценные предметы. И путаные мелкие узоры были насечены на древках копий и даже по краю челнов.
Кровная верность медвежьему племени подсказала Светловолосому, что значит этот допрос. Река — путь к пещере. Светловолосый — живой свидетель доступности этого пути. Иноплеменники смелее, быстрее, подвижнее людей отчего племени. На охоту или на рыбную ловлю они редко уходят в одиночку, все делают сообща, с веселым криком, как птицы, прилетающие с зимовья. Это опасно. Прольется кровь, погибнут и старики и сверстники, погаснет без пищи вечный огонь отчей пещеры…
Волнуясь, по-детски торопливо, пытался он рассказать внимательно слушавшим его чужакам, что им лучше не итти к породившей его пещере, что по пути их стережет медведь, величиною — он поднял руку неопределенно вверх, что злая рысь прячется под рекою, что холодные ветры будут дуть им в глаза, что драгоценной кости гораздо больше в других местах, что такой же юноша, как он, косоглазый удачник, нашел груды этой кости в никем не охраняемой пещере… — пытался рассказать и не мог. От напряжения глаза его слезились, и пот обильно проступал на теле; не только на чужом языке, но и на родном не стало бы у него слов для такого рассказа. Он знал про все это, видел это, внушал мычанием, взмахом руки, сверканием глаз; в каждом его движении, обращенном к стоящим вокруг воинам и охотникам, была просьба: «не иди», «не иди», «не иди». Но люди чужого племени по-своему перетолковывали это волнение. Для них оно означало, что путь к мамонтовой кости не труден, силы лесного племени не велики, добыча бесспорна.
С этого дня Светловолосый, казалось, перестал считаться чужим среди людей, населявших берег большой реки. Его никто не стерег, ему отделяли равную с другими долю добычи. И никому не было дела до того, что он чахнет от тяжелой тоски, той тоски, какою болеют молодые животные, слишком рано ушедшие из отчего логова и обреченные добывать пищу неокрепшими еще зубами.
XII. Взятая у моря
Волка в продолжение всей его жизни зовут волком, журавля в продолжение всей его жизни зовут журавлем. И только человек на веку своем несколько раз меняет имя. Когда он родится, ему дают имя в зависимости от того, что случилось замечательного в день его рождения. Когда подросток обнаруживает первые свои свойства, его величают по-новому. В день совершеннолетия он отбрасывает это прозвище, как детскую одежду, и отныне на всю жизнь получает настоящее свое имя. Только теряющим силы нелюбимым охотникам подростки еще раз дают не слишком почтительные старческие клички. Про них знает все племя, но их никогда не произносят вслух на собраниях старейшин.
Светловолосый не потерял своего имени среди чужого племени. Пленницу же никто не называл иначе, как Взятая У Моря. Прозвище это изо дня в день напоминало ей о неволе. И когда пленники сблизились, Взятая У Моря попросила Светловолосого:
— Не называй меня так. Я скажу тебе имя, которым называли меня у очага.
Светловолосому была противна ее просьба. Еще один чужой язык! Еще об одном чужом племени напоминанье!
— Мы оба выучились чужому языку, — жестко сказал он. — Другого языка у нас с тобою нет. Зачем мне знать, как тебя называли?
