Айрис Дюбуа - Сломанный клинок
— Простолюдин даже в мехах и бархате остается простолюдином, — непреклонно возразил Сюжер. — Мы, однако, отвлеклись от темы, речь идет о роли Генеральных штатов вообще. Повторяю, я глубоко убежден, что первый их созыв был роковой ошибкой. По странной иронии судьбы, ее совершил великий король и действительно великий государственный ум… который, казалось бы, должен был провидеть все ее последствия. Увы, в данном случае Филипп Красивый оказался слепцом. Вечная трагедия великих людей! Они ломают старое, забывая, что после них некому будет построить на месте сломанного нечто новое, которое оказалось бы лучше старого…
— В то время Филипп был прав, — вмешался сир Гийом. — Без финансовой поддержки со стороны городов ему было не выиграть борьбу против папы Бонифация.
— Но посмотрите, что получилось потом! Прошло не так много лет, и созданная Филиппом новая политическая сила уже успешно подрывает ту самую королевскую власть, укрепление которой было делом всей его жизни.
Франческо опустил кубок и положил на узорчатый брокат[51] скатерти свою руку, холеную, белую, украшенную громадными перстнями.
— Трудно поверить, реверендиссимус, что вы говорите это всерьез, — произнес он любезным тоном. — Горожане подрывают королевскую власть? Клянусь лилией, удивительное утверждение! Что же тогда сказать про ваших нобилей? Про тех, кто занят сварами, интригами, грабежами, в то время пока их король ведет войну?
Сюжер покивал, не спеша перебирая четки.
— С болью в сердце, сын мой, признаю справедливость ваших обвинений. Французское дворянство измельчало и покрыло себя позором… большая его часть, во всяком случае. Но вы никогда не задумывались, почему так случилось? Я своими глазами видел, как на Еврейском острове[52] сожгли Жака де Молэ…[53] Мне было тогда меньше лет, чем вам сейчас. Вероятно, Филипп был прав и в этом — ему понадобились сокровища ордена, и он их получил. Но французскому рыцарству был нанесен удар, от которого оно больше не оправилось. Самому Филиппу рыцари были не нужны, он обходился легистами; рыцари снова понадобились позже — под Креси. Но тогда, сын мой, их уже не было.
Франческо пожал плечами:
— Бесцельный спор, реверендиссимус. Как бы ни относиться к самой идее участия сословий в управлении государством, нельзя не признать, что сейчас только они пытаются поддержать в стране какой-то порядок. Я нахожусь во Франции всего несколько месяцев, но то, чему я был свидетелем…
— Королевство разорено войной, мессир Франсуа, — тихо заметил из своего кресла Филипп Бертье.
— Войной! — насмешливо воскликнул молодой человек. — Что значит — войной? Сама по себе война не обязательно приводит к разорению; разве не войны обогатили Рим, сделали его великой империей?
— Они же его и погубили, — так же тихо возразил нотарий.
— А почему эта же нынешняя война не разорила Англию? — не слушая его, продолжал Донати. — Подданным Эдуарда тоже приходится нелегко, однако Английское королевство окрепло — у львенка отрасли когти, Франция дважды имела возможность в этом убедиться! Если после Креси можно было утешаться разговорами об изменчивости военной фортуны, то Пуатье — это уже не случайность! Вы говорите — королевство разорено; согласен, но кем? Войною? Нет! Англичанами? Не только! Францию губят ее собственные бароны, предпочитающие разбой войне с чужеземцами… И когда, понуждаемые отчаянием, Генеральные штаты добились этой весной контроля над действиями правительства и попытались навести хотя бы относительный порядок, вы тут же объявляете это подрывом власти!
Аббат снисходительно покачал головой:
— Почему, сын мой, вы с такой яростью обрушиваете гнев свой на наше бедное королевство? Неужели в итальянских землях все так уж благополучно?
— Нет, я этого не говорю! К несчастью, совсем не благополучно. Но мы, по крайней мере, сумели обуздать своих нобилей и создать в городах республиканское управление!
— О да, я слышал об этом. — Глаза аббата насмешливо сузились. — Вы так обуздали своих нобилей, что теперь во Флоренции достаточно, проезжая по улице, задеть простолюдина концом лошадиного хвоста, чтобы тебя потащили в суд за оскорбление. Несколько расширенное толкование республиканских прав, вам не кажется?
— Пуп Господень!! — взревел вдруг Тибо и швырнул обглоданной костью в голову кравчему; тот благополучно увернулся, кость упала на пол посреди зала, из-под стола с веселым лаем посыпались собаки.
Аэлис, от испуга пролившая себе на колени ложку супа, с огорчением смотрела, как на юбке расползается огромное жирное пятно.
— Что значит — задеть простолюдина концом хвоста?! Эту сволочь надо топтать копытами, так чтобы кровь брызгала выше конского налобника! Знаете ли вы, мессир аббат, что творится в Бовэзи? Деревни наполовину опустели! Мужичье бросает обрабатывать поля и уходит шляться по лесам, да еще горланит о правах и о мести… Но самое удивительное — это поведение дворян; вы думаете, они огнем и мечом восстанавливают свое сеньориальное право? — Тибо остановился и обвел всех налитыми кровью глазами. — Нет, эти недоноски, точно трусливые зайцы, сидят по своим замкам, не решаясь ударить на бунтарей, а их подвиги сводятся к тому, что они уводят скот и отбирают урожай у своих, а то и у чужих вилланов! Иначе им не собрать тальи! — Оглушительно захохотав, мессир Тибо извлек из-за пояса обширный платок и стал, отдуваясь, вытирать вспотевшее лицо. — Хороши бовэзийские бароны, а? За все время пути я видел только трех повешенных жаков, чтоб им гореть в аду!
Гийом пожал плечами:
— Бовэзийские бароны, к счастью, дальновиднее тебя. Чем бы они стали кормиться, если бы перевешали всех вилланов…
— Да я скорее траву буду жрать, чем позволю мужичью нарушать мою волю! — Тибо угрожающе сжал могучие кулаки и потряс ими в воздухе.
Франческо наклонился к Аэлис:
— О каких повешенных говорил ваш дядя? Здесь «Жаками» называют преступников?
— Нет, это просто такое выражение… Жак — значит простой мужик, землепашец. В общем, необразованный человек, про такого говорят: «жак-простак»… Да вы лучше не слушайте дядю Тибо, он вам такого наговорит!
За окнами совсем стемнело, и слуги внесли в зал зажженные свечи, придавшие столу праздничный вид. Сир де Пикиньи подавил вздох, подумав о том, во сколько ему влетит это парадное освещение. С тех пор как приехал флорентиец, он строго запретил Ашару ставить на стол сальные свечи домашнего производства — они и светят хуже, и пахнут дурно; а за покупные, хорошего очищенного воска, надо заплатить в Понтуазе три су четыре денье за фунт. Хорошо, если все это окупится!
