Пьер Бенуа - Прокаженный король
— Как? — сказал я. — Разве она еще не уехала? Я думал, что она пробыла в Ангкоре недели две, не больше.
— Да, так она предполагала вначале. Но ей там так понравилось, что она решила остаться еще немного. Если бы я проявил малейшее неудовольствие по поводу ее решения, я был бы самым неблагодарным существом. Представь себе, накануне ее намеченного отъезда она вошла ко мне, в мой рабочий кабинет, когда я бился над каким-то ужасным арабским памятником, открытым в Пном-Бакхенге, и протянула мне телеграмму, прыгая от радости: «Прочтите, дорогой мой, надеюсь, вы будете довольны». Это была телеграмма от адмирала Джеффри, которому она телеграфировала, без моего ведома, несколько дней тому назад о своем желании остаться в Анкгоре еще на месяц.
Адмирал в это время находился в Гонконге и уже намеревался плыть в Сайгон, но, получив телеграмму, решил проделать трехнедельную крейсировку в Печилийский залив. Будучи галантным, как все моряки, он извещал свою кузину, что «Nevermore» и «Notrumps» будут в Сайгоне не раньше чем через месяц, как она этого хочет. «Это выгодно для мичманов, — сказала мне миссис Вебб, — когда они в море, они экономят деньги, а на суше транжирят много, приобретают дурные привычки и еще хуже… Да и кроме того, не могу же я вас оставить, пока вы не кончите вашего кхмерского образования». Что касается мичманов, она, несомненно, была права. Неважно, что из-за меня в это время американская морская дивизия, состоящая из двух броненосцев, трех разведывательных судов, шести истребителей и четырнадцати тралеров, крейсировала где-то между устьями Ялу и Янг-Тсе-Кианга. И все это потому, что старый лионский скряга подверг меня испытанию, о котором ты знаешь.
Я счастью, одно неожиданное обстоятельство облегчило тяжесть моих разнообразных обязанностей, от которых я буквально разрывался на части. Миссис Вебб, как ты помнишь, очень понравилась Апсара в тот вечер, когда балет приезжал к нам ужинать, и она изъявила желание ее видеть. Сам я лично не проявлял никакой инициативы для этого сближения, но если бы оно состоялось без моего участия, то я был бы изрядно глуп, не воспользовавшись его плодами. Если Апсара будет принята на вилле, то, разумеется, я сумею быть в курсе всех событий, не бегая на другой конец Ангкор-Тома. Все шло превосходно. Понятно, первый шаг сделан был не Апсарой. Но миссис Вебб, — ей надоело ждать, — попросила бригадира привести танцовщицу. Бригадир, любезность которого была неистощима, отыскал ее в Сием-Реапе, в помещении, предназначенном для балерин, с которыми она должна была жить — девочками довольно ветреными — их частые отлучки делали незамеченным отсутствие принцессы Манипурской.
Обе женщины очень подружились с первого же визита. Максенс задаривала Апсару всевозможными мелкими подарками. Я не мог не улыбнуться при мысли о смущении миссис Вебб, если бы она узнала, кому она делает подарки.
— Ничего нового? — спросил я у молодой девушки, воспользовавшись удобным моментом, когда миссис Вебб пошла за альбомом с фотографиями, которые хотела ей показать.
— Ничего. Но устройте так, чтобы прийти послезавтра вечером в обычный час в обычное место. Вы, быть может, мне понадобитесь. Вы не находите, что я уже вами злоупотребляю? Не жалеете ли вы…
— Апсара! — прошептал а.
И вместо ответа поцеловал ей руку.
— Отнимать вас у такой очаровательной подруги! Право, меня мучает совесть…
— Она оставит вас в покое, если вы будете приходить сюда почаще, — сказал я, чтобы как-нибудь выпутаться из положения. — Этот дом — ваш дом.
— Благодарю вас. Ведь моя первоначальная сдержанность понятна, и, кроме того, я думала, что миссис Вебб англичанка. Тогда бы… Но теперь с этим покончено. Как она мила! Мила и красива!
Со своей стороны Максенс не переставала расхваливать Апсару:
— Она прямо восхитительна, эта малютка! Сама скромность и какой ум! Заметили вы эту гибкость? А этот рот! Это тело!
— Знаю, знаю!..
— Что? Что вы знаете, вы ничего не знаете!
— Прежде всего я знаю, что американки всегда очень тонко разбираются в женской красоте. И я знаю также, что вы заставите меня ревновать. Ведь если подумать хорошенько, то легко понять, что вы пожелали продлить ваше пребывание здесь лишь после знакомства с этим маленьким королем Гигантов. Будьте осторожны, я все расскажу вашему кузену адмиралу.
— Вы глупы, дорогой мой, положительно глупы!
И она погрозила мне пальцем с веселым смехом, всегда так очаровывавшим меня. Я, конечно, шутил. На самом же деле я был счастливейшим из смертных.
Последующие недели были для меня полны очарования. Каждое утро регулярно я работал. Максенс уходила гулять с Апсарой. Обе они любили всякие развалины. Завтракали мы втроем и всегда очень весело. Затем, после отдыха, когда становилось прохладнее, шли на прогулку. Господин Бененжак уже Две недели отсутствовал в деловой поездке где-то у Сиамской границы, но Монадельши каждый раз присоединялся к нам. Он гордо носил на своей полотняной куртке красную ленту с полосами зеленой и желтой, которую я ему выхлопотал. Ежедневно храмы и лес открывали нам все новые и новые чудеса. Кто не знает Ангкор-Вата, тот не знает, что такое восхищение. Поднявшись по трем большим лестницам, мы достигали наконец последнего этажа верхней галереи, возвышавшейся над синевой леса. Там вдоль стен стояли в ряд, в таинственном полумраке, буддийские и браманские идолы, золото и пурпур слезли с их скорбных лиц. Они, казалось, покачивались на своих подточенных червями ногах. Прислонив голову к кольчатым переплетам окон, мы видели над собой бесконечный океан зелени. О нашу каменную клетку бились большие одинокие птицы — цапли, ястребы, пеликаны. А в небе, где плыли облака, быстрыми стаями рассыпались изумрудные попугаи и ослепительно-белые цапли. У каждого из нас был свой любимый пейзаж. Моим был тот, что сверкает вокруг Ангкор-Вата. У Апсары — Байон, шиваитское святилище, где царствуют грозные лики божества, которому некогда была посвящена принцесса Манипурская. Максенс больше прельщали Прах-Кхан, Та-Прохм, Бантеан-Кден. Ради ее удовольствия мы ходили туда в сумерки. Над нашими головами резвились обезьяны, раскачивая, как колокола, огромные шапки орхидей. Иногда борзая миссис Вебб останавливалась, рыча, сгибая лапы у входа в один из этих мрачных тоннелей, где ветви еще дрожали от шагов крупного хищника — тигра или пантеры.
Через брешь в стене Та-Прохма мы вступали в колоссальную ограду, становясь восхищенными зрителями тысячелетней борьбы архитектуры с растительностью. Здесь небо исчезает совсем. Идешь в каком-то зеленом, как бы подводном царстве. Синеватые корни колоссальных деревьев, подобно щупальцам невиданных спрутов, держат в своих когтях в плену целые храмы. Влажное молчание смерти нарушается лишь треском приподнявшейся плиты или падением камня с карниза. Он был там, наверху, в течение двенадцати веков, верный своему месту, предназначенному ему архитектором, и вот теперь он лежит между терновником и мхом, у ног случайных путешественников.
