Ворон Бури - Бен Кейн
За это время я вырос — в основном ввысь, но и в плечах раздался. К семнадцати годам я стал коренастым, широкогрудым и одного роста с отцом, который был выше большинства мужчин. Я заважничал, не в последнюю очередь потому, что от ежедневной работы в кузнице мои мышцы стали как у быка. Благодаря отцу я научился владеть топором и щитом. Он давно оставил войну, но в молодости ходил в походы с норманнами из Дюфлина, своей родней, совершая набеги вдоль побережья вплоть до королевства Мунстер. Он редко говорил об этом и поначалу не хотел учить меня ратному делу.
— Лучше обрабатывать железо, — рычал он. — Это безопаснее.
Но я все же сломил его упорство, пуская в ход и лесть, и откровенные мольбы.
Однако он был слишком занят, чтобы тренировать меня столько, сколько мне хотелось.
— Война — дело грязное, — говаривал он порой под хмельком. — Пусть лучше руки будут в саже, чем в крови.
Воображая себя героем какой-нибудь саги, я не слушал. После наших нечастых занятий я подолгу отрабатывал выученные приемы у нашего длинного дома. Хорошо бы иметь партнера для тренировок, но единственными мальчишками моего возраста в поселении были сын соседа Бергхард, слабоумный после того, как его в детстве лягнул бык, да Векель. Последний питал к оружию отвращение. Мне редко удавалось уговорить его взять топор и щит и встать против меня.
Несмотря на мои мечты, я не был готовым к бою воином, но отец, по крайней мере, не отнял у меня меч, чего я поначалу боялся. Думаю, он бы так и сделал, если бы не рассказ Векеля о том, как я его нашел. Учить меня владеть клинком отец отказался. «Этому лучше учиться у мастера, или не учиться вовсе, — сказал он и добавил: — Особенно когда клинок получен от бога». Довод был веский, и я с ним согласился. Я жил надеждой, что Векель не ошибся насчет ворона и что однажды мой час настанет. Быть может, из-за этих надежд, а может, из-за врожденной тяги к странствиям, я давно уже рвался расправить крылья и покинуть Линн Дуахайлл.
«Вороном Бури» меня называли немногие, кроме Векеля, но историю о мече слышали все. С годами она обросла подробностями. Будто бы воронов было двое: один привел меня к мечу, а другой поднял и протянул мне часть перевязи. А когда я взялся за оружие, над головой прогремел гром. Мне эти выдумки нравились, и я не спешил их развеивать.
Векель был моим постоянным спутником в те годы, но один случай, когда его не было рядом, стоит упоминания. Это случилось примерно через год после того, как я нашел меч, в один из тех весенних дней, когда солнце впервые за долгое время кажется по-настоящему теплым. Когда все растет, каждая ветка на дереве покрывается почками и зеленью. Когда в пении птиц слышится ликование, понятное каждому, а зайцы-самцы дерутся за первенство на лугах.
Линн Дуахайлл гудел от возбуждения. Многого для этого и не требовалось. Норвежский торговец Эгиль Толстый зашел к нам по пути на север. Это было ежегодное, долгожданное событие. Как только широкий кнорр Эгиля был надежно пришвартован в лучшем месте для высадки, за первыми двумя изгибами реки, его траллы начали выгружать товар. Поглазеть на это собралась большая часть поселения, и я в том числе. Я надеялся, что скоро придет и Векель, который ушел один на прогулку.
С Эгилем приплыл и его сын Ольвир, дородный и угрюмый юноша, года на полтора старше нас с Векелем. Он был полной противоположностью своему жизнерадостному отцу и никогда с нами не здоровался. Пока Эгиль живописал экзотическое происхождение своих товаров — Валланд, Миклагард, Серкланд и Грёнланд, — Ольвир, который, вероятно, слышал это уже сотню раз, лишь закатил глаза и куда-то убрел. Мне было все равно.
Кроме дорогих и необычных вещей, у Эгиля были и товары, нужные всякому. Женщины толпились у тюков с цветной шерстью и рулонов беловатого льна, щупали ткань и перешептывались о ценах. Были здесь и стеклянные бусы, и фибулы с кольцевидным навершием из Йорвика, и гагат, и янтарь из Лохланна. Я никогда не видел такого женского головного убора, сшитого из удивительно гладкой ткани под названием шелк. У торговца имелись пряслица, ткацкие грузила, стеклянные гладильные камни, тонкие костяные иглы и коньки из свиных костей. Точильные камни из Хьяльтланда лежали рядом с глиняной посудой и тиглями для плавки металла из северной Британии, а еще жернова из пористой, ячеистой породы, которая, по словам Эгиля, была с огненной горы.
Меня же тянуло к самым дорогим и редким вещам. Над ними Эгиль стоял, не спуская зорких глаз то с товара, то с любопытной толпы. Здесь были медвежьи когти и даже целая шкура, фигуры для тафла из слоновой кости и китового уса и бивень диковинного, но настоящего зверя, которого звали хроссвальр. Он, по словам Эгиля, был куда крупнее тюленя и очень опасен, а обитал в Грёнланде. Я заметил серебряную дисковидную брошь, похожую на большую монету и покрытую таинственными письменами, и подумал, понравится ли она Асхильд. Я осмелился спросить цену и ахнул, услышав ее. Эгиль, этот мастер своего дела, тут же сбавил ее вдвое и предложил забрать брошь с рук. Я покраснел и ответил, что и это мне не по карману.
Эгиль, который, скорее всего, и так это знал, добродушно принял мой ответ.
И тут мой взгляд упал на другую вещь, и я снова перенесся на тот берег, к мертвецу, мечу и ворону. Протянув руку, я удивился, как не заметил его раньше. Серебряный амулет, длиной с мой большой палец от кончика до первого сустава и вдвое уже. Замысловатое переплетение линий образовывало крылья, тело, хвост и голову птицы. У меня перехватило дыхание. Это был ворон, без сомнения, один из воронов Одина.
Эгиль заметил мой интерес.
— Хорошая вещица, не правда ли?
— Финн!
Я с улыбкой обернулся.
— Иди посмотри, Асхильд.
— Не сейчас, Финн! — Лицо
