Священник в 1839 году - Верн Жюль Габриэль
— А почему вы ничего не едите, юный брат мой? — вновь повернулся кюре к молодому священнику, покрасневшему до ушей оттого, что вот уж в который раз он обращает на себя внимание столь высокой особы.
— Простите меня, братья, я наелся, я совершенно сыт.
— Но это еще не все.
— Жан, Жан, принеси-ка нам что-нибудь еще, что-нибудь более аппетитное.
— Наш предыдущий викарий был жизнелюбив, и я не припомню случая, что бы он отказывался от угощения.
— Да, удивительный человек, — отвечал кюре. — Жаль, остальные не смогли присоединиться к нам сегодня. Они служат на погребении погибших и помогают тем несчастным, которых удалось спасти в этой страшной давке.
— Беда, что и говорить. Но подумайте-ка, дорогой кюре, ведь проповедник так и не явился.
— Может быть, его не было в городе?
— Отнюдь, дорогой кюре, я вижу, вы не заметили всей странности того вечера. А вы, мой юный брат?
— Что тут можно сказать? — опять смутился тот. — Проповедь уже пора было начинать, а проповедника никак не могли найти.
— В таком случае я введу вас в курс дела.
— Но, Жан, Жан! Поторопись. — Викарий зазвонил в колокольчик, и если настойчивость звонка соответствовала степени голода хозяина, то можно с уверенностью утверждать, что он голоден как волк.
— Бедняга Жан все еще не может отойти от вчерашнего. Ведь в этой заварухе пропал его брат. Известие сильно его потрясло. Брат был моложе и служил кюре в Брэнском приходе.
— Да-да, я слышал.
В это время в комнате показался Жан; глубоко опечаленное лицо, остановившиеся глаза красноречиво свидетельствовали о его переживаниях. Жан принес несколько блюд, расставил на столе и поспешно удалился, с трудом сдерживая рыдания. Горе любит уединение, а если вокруг тебя люди, оживленная беседа, то оно становится острее и его невозможно усыпить, заглушить, успокоить.
Есть много способов забыться, отдалить от себя боль потери, перестать чувствовать ее, однако все равно рано или поздно придется просыпаться, возвращаться к реальности, снова начинать жить, превозмогая душевную боль. Сон не прогоняет беду, он просто снимает остроту восприятия. Иногда горе так велико, что человеку нужно хотя бы ненадолго забыться, уйти от его ужаса, разрывающего сердце. Древние выпивали напиток забвения и — готово. Теперь же остается лишь два способа. Первый — вечный сон, а проще говоря смерть. Она положит конец всем страданиям. Второй — вино, дебоши, разгул, неистовство. О! Они усыпляют все чувства, а сердце превращают в камень. Но и это не может длиться долго. В конце концов наступает все та же смерть.
Вернемся же к нашим героям. Жан не в силах был сдерживаться: слезы потекли по его щекам, и он поспешно удалился.
— Несчастный!
— И несчастен вдвойне, заметьте. Неизвестность хуже смерти. Смерть сразу убивает все надежды, а неизвестность, хоть и позволяет надеяться, все же изматывает душу постоянным беспокойством.
— Хорошо сказано, мой юный брат, хорошо сказано!
Молодой богослов запнулся и опустил глаза, смутившись от того, что невольно выдал свои сокровенные мысли.
— Итак, викарий, — произнес кюре, глубоко вздохнув, — вы, кажется, обещали рассказать нам о том, что же произошло вчера.
— Да-да, дорогой кюре. Если помните, то этот самый паломник, этот иностранный проповедник не изъявлял желания непременно остановиться в нашем городе и произнести проповедь. Мы, однако, подумали, что рассказ о страданиях Иисуса Христа — тут все трое обнажили головы; кюре и викарий — несколько развязно (таковы были их привычки), а молодой священник, наоборот, благоговейно — из уст побывавшего там, где все и происходило на самом деле, произведет надлежащий эффект во время Великого поста. Быть может, хотя бы любопытство приведет в храм тех, кто редко заходит в церковь.
— Абсолютно с вами согласен, викарий. Абсолютно! Я целиком на вашей стороне. Ах! — и снова тяжелый вздох.
— Сколько ни умоляли, все безрезультатно. Держа путь в Бордо[20] и намереваясь провести там несколько дней, он не мог задерживаться. Объяснившись, он раскланялся. Только его и видели.
— В таком случае, — вмешался молодой священник, — каким образом его ожидали вчера в старой церкви?
— Терпение, брат мой! Терпение — мать всех добродетелей.
Юноша густо покраснел, смиренно сложил руки и продолжал внимательно слушать.
— Через несколько дней, — продолжал викарий, — кажется, дня через два, приходит письмо, в коем сообщается: проповедник опоздал-таки в Бордо. А посему, располагая тремя-четырьмя свободными днями, он мог бы прибыть в Нант. В письме говорилось также, что он неимоверно счастлив исправить свою бестактность (так он называл недавний отказ) и благодарит Небо за возможность поведать людям о том, что видел и знает. Проповедник обещал приехать как можно скорее, а именно в день начала Великого поста. Время назначил точно.
— И, тем не менее, не приехал…
Взгляд викария остановился на молодом собрате.
— Он извещал также, что, не желая никого обременять, хотел бы, тем не менее, читать проповедь в старой церкви Святого Николая. Дескать, раньше он здесь бывал и знает, что почти заброшенная церковь как нельзя лучше соответствует характеру его проповеди. Паломник находил некое сходство между сумрачными сводами храма и святыми местами Палестины. По его мнению, это лучшее место для достижения необходимого эффекта.
Выполнить требования заезжего проповедника не составило большого труда. Кто мог предположить, что первый день поста будет омрачен ужасной катастрофой? Думается, теперь этот священник будет очень страдать. Ведь пусть невольно, но все же он явился косвенной причиной происшедшего.
— О! Ради Бога, викарий! Простите, тысячу раз простите! Но тут я не могу с вами согласиться.
— Вероятно, кюре, вы неправильно меня поняли. Я ведь сказал — невольно, косвенно.
— И, тем не менее, это неверно. Так нельзя говорить ни при каких обстоятельствах.
— Но послушайте, кюре. Если бы проповедника вообще не существовало, или если бы, по крайней мере, он не проезжал бы через наш город, или, еще лучше, если б он, вернувшись, не поставил условие читать проповедь именно в старой церкви Святого Николая, всех этих несчастий, как вы понимаете, не было бы вовсе.
— Викарий, не помню где я прочел анекдот: один индус прогуливался как-то раз вместе с одним французом и говорит ему: «Я страшно зол. — Почему? — Потому, что я стал причиной смерти вашего короля Генриха Четвертого.[21] — Ах, ах! В самом деле? — Вот как все произошло: я гулял по дороге, раздумывая о своем. Как сейчас помню, пошел с правой ноги. Дорога была узкой, и вдруг я столкнулся с человеком. Если бы я пошел с левой ноги, то столкновения бы не произошло. Короче, он упал в воду и. утонул. Он был женат. Его жена, овдовев, вышла замуж за француза, а его сыном и был Равайяк.[22]».
— Ну и что? — не понял викарий.
— А то, что Равайяк убил Генриха Четвертого. Если бы индус не пошел в этот день с правой ноги, этого бы не случилось.
— Я не принимаю вашего сравнения, но и спорить не хочу. Вижу, вы не понимаете смысла моих слов.
— Вы удивляете меня, викарий!..
Такого рода дискуссии были излюбленным десертом двух господ. Предлог, в сущности, не важен. Главное — дружеская беседа. Бог знает, сколько бы еще продолжался этот спор, если бы не вошел слуга. Он принес газету, вручил ее хозяину и удалился молча, со скорбным лицом.
Кюре повертел газету в руках, развернул, перелистал, мельком пробежал что-то глазами, проверил, достаточно ли прочна бумага и выдержит ли она его табак.
— А! Вот и о вчерашней катастрофе: «Произошло ужасное событие… упал колокол… Ничего особенного… Полиция… (всюду эта полиция). Число жертв предполагают до 90 человек». Немного, если учесть, что журналисты обожают преувеличивать. Я думал, будет куда больше.
