Венгерская вода - Зацаринный Сергей
Мальчиком его купили на рынке Адена у торговцев, привозивших рабов, слоновую кость и эбеновое дерево из таинственной страны зинджей. Они дали ему имя Симба, ибо он происходил из племени бесстрашных охотников, живущих в самом сердце Земли Черных. Отважные воины, не имевшие иного имущества, кроме скота, и не знавшие другого богатства, кроме отваги, держали в страхе купцов, ищущих тропы к сокровищам этого сказочного края. Говорили, что ни один юноша у них не может называться мужчиной, пока не убьет льва одним только ножом.
Никто не отваживался проникнуть в их края, а пленники из этого племени были чрезвычайно редки и столь же чрезвычайно дороги. Имя Симба означало «лев» на языке зинджей. Так и назвали невольника, продаваемого как особый редкий товар, чтобы набить цену. Несколько лет его обучали боевому искусству где-то в Сирии, поговаривали даже, что в одном из исмаилитских замков. Там Симба приобрел привычку закрывать лицо платком. Дед держал его всегда при себе. Возможно, именно потому, что тот хорошо изучил все приемы тайных убийц.
За все эти годы Симба не стал хорошим наездником, так и не полюбив верховую езду. Сейчас он, спешившись при первой же возможности, держал коней под уздцы.
Его спутник остался в седле. Здесь, на площади возле мечети, он привлекал всеобщее внимание своей заморской суконной шляпой, надетой поверх чепца-бегуина. Человек в одежде франка был нечастым гостем возле Аль-Азхара, и если все остальное скрывал дорожный плащ, то головной убор бросался в глаза издали.
Это был человек, положение которого я не смогу описать даже сейчас, когда знаю о нем намного больше, чем тогда. Вряд ли его можно было назвать работником или компаньоном, хотя отчасти он был и тем и другим. Я знал, что он занимается алхимией, таинственнейшей из наук. Одно это предавало его фигуре в моих глазах едва ли не более зловещий ореол, чем угрюмая мрачность Симбы. Звали его Самит. Молчальник. Кто очарован дивными сказками прекрасной Шахерезады, сразу вспомнит, что это имя болтливого цирюльника, рассказывавшего о себе и своих многочисленных незадачливых братьях.
Нашего Самита на самом деле звали Мисаилом. Самит было прозвищем, которое подходило к нему лучше любого другого. Может ли быть более подобающее имя для алхимика? «Храни тайну от непосвященных!» всегда было девизом этого ремесла.
Кроме того, Самит хорошо знал язык кипчаков. В стране, где кипчаками были сам султан, его эмиры, любимые жены и самые доверенные лица, где из кипчаков состояли лучшие отряды, решавшие, кому править, а кому быть в опале, это знание открывало многие пути.
Дед часто брал его с собой переводчиком на встречи с важными людьми.
Несколько лет назад, когда впал в немилость проклятый ибн Зунбур – христианин, вкравшийся в доверие к султану и прибравший к рукам едва не весь Египет, по Каиру пошла волна избиения его единоверцев. Тогда толпа набросилась на бедного Самита прямо на улице, привлеченная его нездешним платьем. К счастью, он увидел проезжавших невдалеке мамлюков и закричал им по-кипчакски. Этого было достаточно, чтобы те, выхватив сабли, устремились на выручку.
Смутное время осталось в прошлом, но Самит по сей день не любил покидать надежные стены дома, принадлежащего моему деду.
Едва я приблизился, он сказал:
– Тебя срочно требует к себе твой дед. Меня тоже. Симба только сейчас прискакал.
Мой дед был мудрым человеком. Очень предусмотрительным. А для предусмотрительного, как известно, не бывает неожиданностей, как для запасливого – черных дней. Никогда он не тревожил меня вот так внезапно, да еще на ночь глядя. Значит, что-то случилось. Что-то из ряда вон выходящее.
Уже садясь на подведенную Симбой лошадь, я подумал: что может связать меня с молчальником-алхимиком, проводившим дни в вызывании духов веществ и стихий? Знания, к которым стремился я в медресе, лежали совсем в ином мире. В мире людей и идей.
Когда мы выехали за городские ворота, уже совсем стемнело, из пустыни за Нилом потянуло холодным мраком. От полнолуния прошло совсем немного времени, и ночное светило залило окрестности призрачным сиянием. Можно было скакать быстрее.
Ежась от холода и лая шакалов, раздававшегося во тьме за придорожными кустами, я силился угадать причину этого внезапного вызова. Совершенно ясно, что с этим как-то связан Самит. Что могло одновременно коснуться меня и его?
Я вспомнил, что отец Самита некогда служил в какой-то конторе у венецианцев в Александрии захудалым приказчиком на побегушках. Потом его судьба в одночасье переменилась. Он разбогател.
Откуда бедолаге, неведомо почему мыкавшемуся за морем, вдали от родных краев, привалило богатство, я не знал. Только распорядился он им в высшей степени неожиданно. Вместо того чтобы завести свое дело в Александрии, где было много соплеменников, он убрался оттуда подальше. В Каир. Где стал компаньоном моего деда, передав ему свои деньги. Ходили слухи, будто причиной тому была его жена, ставшая вхожей к самой царице Тогай, супруге великого султана Насира. Потом страной завладели эмиры-кипчаки, а мать Самита принадлежала к знатному кипчакскому роду. Вроде даже приходилась самой царице дальней родней.
Отец отвез тогда Мисаила за море, в землю франков, в учение. Там он прожил почти десять лет. Потом, когда в Великую чуму умерли его родители и младшие братья, дед, узнав место пребывания юноши, отправил ему письмо с этой горестной вестью. Предложил выкупить долю отца и отослать деньги. Но Самит приехал сам.
Тогда у него еще не было этого прозвища и все завали его Мисаилом. Дела у деда после чумы только-только шли на поправку. Проживший много лет в чужих странах юноша оказался совсем непригодным к торговле, зато хорошо разбирался в таинствах и особенностях превращений и скрытых свойствах веществ. Воистину бесценное умение для тех, кто имеет дело с волшебным миром благовоний.
Поселившись в одном из наших каирских домов, юноша с головой ушел в постижение законов и тайн царства ароматов. Он обзавелся целой лабораторией необычных сосудов, замысловатых печей, диковинных склянок и трубок всех размеров и форм, надежно укрытой в задних комнатах от посторонних глаз. Я даже побывал там однажды с одним из учителей нашего медресе, подобно Самиту занимавшемуся великим искусством алхимии. Таких тоже было немало под стенами Аль-Азхара, особенно среди изучавших врачевание. Самит общался с ними, бывало заглядывал в медресе, навещал меня, передавая весточки от деда, с которым часто виделся.
Помню, какое неизгладимое впечатление произвела на меня тогда его лаборатория. Блеск потускневших медных шаров, соединенных друг с другом, стеклянные сосуды, наполненные разноцветными жидкостями, очаг, верх которого был окован металлическими листами. Коробочки, ящички, мешочки, пучки трав под потолком. Но самым необычным и зачаровывающим был запах. Это была ни на что не похожая смесь ароматов и зловоний, сразу переносившая посетителей в какой-то иной мир, где царят совсем другие законы, которые нельзя выразить словами.
Едва вдохнув этот запах, ты начинал неумолимо ощущать присутствие невидимой, но могущественной силы, заточенной опытной рукой в плен всех этих баночек, коробочек, в медные темницы блестящих кубов и сосудов, за прозрачные стенки бутылок и склянок. Запечатанные силой тайного знания яды, приворотные зелья и одурманивающие снадобья, вселяющие силу или навевающие печаль ароматы затаились до поры до времени в своих убежищах, как джинны, ожидающие желанного часа свободы.
Особенно меня поразило количество ламп. Больших и малых, металлических и стеклянных. Почему-то сразу вспомнилась сказка про Ала ад-Дина.
Нередко потом, уловив где-нибудь аромат необычных благовоний, я ловил себя на мысли, что они, быть может, родились вот в такой лаборатории, силой покорных джиннов, выпущенных из запечатанных волшебными заклинаниями сосудов. Кто знает, как далеко заходит их власть, незаметно проникающая в человеческое тело и ласкающая душу? Тех моих учителей, что увлекались врачеванием, этот вопрос занимал очень сильно.
