Приятель фаворитки. Царственный пленник - Энтони Хоуп

– Хорошо, букет ваш, но с одним условием.

– С каким? Сказать свое имя?

– Да, или позволить называть вас по своему вкусу.

– Ого, и вы назовете меня этим именем в разговоре с Барбарой Кинтон? Нет, я лучше скажу вам настоящее имя. Меня зовут Сидария.

– Сидария? Красивое имя!

– Как и всякое другое, – небрежно сказала она.

– А другого имени у вас нет?

– Зачем поэту два имени, чтобы написать сонет? Ведь вы для этого, конечно, хотели знать мое имя?

– Пусть так, Сидария.

– Пусть так, Симон. А теперь давайте букет.

Я вздохнул, но отдал букет; условие остается условием.

Девушка взяла букет и спрятала в него лицо, сияя лукавой улыбкой. Я стоял и любовался ею, несмотря на свою юность, я сказал правду, что красота бывает разная: она и Барбара были двумя разными типами красоты. Заметив мой любующийся взгляд, Сидария сделала мне милую гримаску, а Барбара часа два не говорила бы со мной из-за этого.

Сделав мне еще один раз насмешливый реверанс, Сидария сделала вид, что хочет идти, но остановилась, лукаво глядя на меня исподлобья и постукивая по аллее маленькой ножкой.

– Хорошенькое местечко – этот парк, – заметила она, – только иногда в нем легко заблудиться.

– Но, если бы у вас был проводник… – подхватил я намек.

– Да, если бы он был, Симон!

– Вы бы нашли дорогу, Сидария, а ваш проводник…

– Сделал бы доброе дело. Но ведь тогда… Барбара останется одна.

Я колебался: посмотрел на дом, посмотрел на Сидарию.

– Она сказала, что хочет быть одна, – проговорил я.

– Разве? Когда же это она сказала?

– Ну, я расскажу вам это дорогой, – предложил я.

Сидария громко расхохоталась.

II

ЮНОСТЬ

Как часто самый ожесточенный спор поднимается из-за чистейших пустяков! И так ведется еще со времен Адама и Евы. Быть не могло, чтобы почтенные прародители не поспорили между собой по поводу известного инцидента с запрещенным плодом. Правда, спор, который я имею в виду, возник по гораздо меньшему поводу. Реч шла о том, имеет ли право молодой человек, ухаживающий за одной женщиной, сорвать поцелуй (по-видимому, принятый весьма благосклонно) у другой? Конечно, я утверждал, что имеет, так как мне больше ничего не оставалось делать в моем положении. Барбара настаивала на том, что нет никакого разумного оправдания такому некрасивому поступку, хотя, конечно, быстро добавляла она, это ее нисколько не касается. Ей нет никакого дела до того, влюблен я или нет, сильно ли и в кого именно. Она выражает просто свое общее мнение по поводу любви или того, что мужчины называют ею. А что касается пристойности такого поступка, то на это у нее своя точка зрения, с которой господин Симон Дэл, может быть, не согласится. Конечно, девица из сторожки садовника должна быть одного мнения с мистером Дэлом. Иначе как бы она могла допустить поцеловать себя в таком открытом месте парка, где ежеминутно мог кто-нибудь пройти и где по несчастной случайности проходила в ту минуту именно она – Барбара Кинтон? Если бы все это могло иметь для нее какое-либо малейшее значение, то только в смысле дурного примера для деревенских девушек, да и то теперь, когда она завтра уезжает в Лондон – занять место фрейлины ее высочества герцогини – и не имеет ни времени, ни охоты думать о том, с кем и как развлекается Симон Дэл, когда его никто не видит. Конечно, это не значит, что она наблюдала; и ее присутствие здесь было просто неприятной случайностью; тем не менее она очень рада слышать, что девица отправляется скоро обратно туда, откуда приехала, к большому облегчению милой миссис Дэл и любимых подруг ее, Барбары, – Люси и Мэри Дэл. Она, конечно, не желает зла той девице, но думает, что ее мамаша должна иметь много хлопот с такой дочерью.

Мне нечего было возразить на этот поток красноречия, я только молча раскланивался. Наконец удалось вставить словечко и мне.

– Пощадите меня, мисс Барбара! – взмолился я. – Неужели мы с вами расстанемся врагами?

Она не ответила, но я видел, что на ее лице смягчилось суровое выражение. Она отвернулась к окну, откуда были видны кусочек луга и деревья парка. Немного настойчивости – и она, конечно же, простила бы меня, но тут коварная судьба вновь сыграла свою злую шутку: вдали мелькнула стройная, освещенная солнцем фигурка. Это было совсем напрасно.

– Сидария! Хорошенькое имя, – злобно сказала Барбара, – только она, вероятно, имеет свои причины не говорить другого.

– Ее мать сказала другое садовнику, – слабо заступился я.

– О, имена даются так же легко, как и поцелуи, а насчет Сидарии папа говорит, что такого имени вовсе нет.

Тем временем предмет нашего спора беззаботно скользил по лугу, раскачивая в руке свою шляпку. Теперь Сидария уже скрылась из вида между высокими деревьями.

– Она ушла, – шепнул я, – ушла…

Барбара поняла меня, но не захотела сменить гнев на милость.

– Можете не вздыхать об этом перед моим носом! – сказала она. – А впрочем, вздыхайте, если хотите. Что мне до этого за дело? Не бойтесь, она ушла, конечно, недалеко, и не убежит, когда вы броситесь за нею.

– В Лондоне вы пожалеете, что так дурно обходились со мной.

– Там я о вас и не вспомню. Вы забываете, какие изящные и элегантные кавалеры при дворе?

– Черт бы их всех побрал! – искренне воскликнул я.

В глубине темных глаз Барбары сверкнул огонек торжества.

– Вы живо найдете себе мужа при дворе, – горько сказал я.

– Очень может быть, – беспечно согласилась она.

Правду сказать, я был не в духе: отъезд мисс Кинтон огорчал меня до глубины души, а еще больше огорчала наша ссора. Я ревновал ее к каждому кавалеру в Лондоне, и разве не прав я был в сущности?

– Итак, до свиданья, – мрачно сказал я, отвесив ей трагический поклон, которому позавидовал бы любой артист лондонской сцены.

– Итак, до свиданья! Я вас не задерживаю, зная, что вам надо проститься в другом месте.

– О, там еще целая неделя впереди, – возразил я.

– Не сомневаюсь, что вы проведете с пользой это время, – важно сказала Барбара, выразительно глядя на дверь.

Я мрачно вышел из комнаты и на террасе встретился с лордом Кинтоном. Он смеясь взял меня под руку и спросил:

– Вы поссорились, а? Ну, погодите!