Алексей Евтушенко - Долина

– Ага. И писатель здесь. Хорошо.

Я обернулся.

Отец Ксюши стоял в двух шагах и, как мне показалось, улыбался. Надо же, совершенно неслышно подошел.

– Меня зовут Дима, – сообщил я. – Можно Митя.

– А меня – Иван. Иван Сергеевич.

– Как Тургенева.

– Что? Ну да, наверное. Никогда Тургенев мне не нравился. Я Шолохова люблю. Вот это – литература.

Он сбросил с плеч рюкзак и уселся рядом на песок.

– Самое время перекусить, как считаете? Ночь коротка, а на рассвете времени позавтракать не будет.

– Почему? – спросил я.

– Сам поймешь. Если, конечно, увидишь.

– Он увидит, – сказала Ксюша. – И всё остальное тоже. Я знаю.

– Думаешь? – отец коротко глянул на дочь.

– Уверена, – ответный взгляд.

– Да что увижу-то? – не выдержал я. – Призраков? Вы можете толком рассказать?

Они снова переглянулись.

– Ты, Митя, не обижайся, – сказал Иван Сергеевич, доставая из рюкзака еду и раскладывая ее на взявшейся оттуда же газете. – Если мы расскажем, ты не поверишь. Так что тебе решать. Хочешь – оставайся и жди с нами. Хочешь – иди ночевать в гостиницу. Ты ведь свободный человек?

– Надеюсь.

– Нет, так не пойдёт. Свободный или нет?

– Свободный.

– Вот и выбирай.

Надо ли говорить, что я остался?

Мне снилась война. Великая Отечественная. Будто сижу я в окопе где-то посреди степи, а прямо на меня с отвратительным воем пикирует знаменитый немецкий бомбардировщик Ю-87. Он же «юнкерс», он же «штукас» и он же «лаптёжник», прозванный так за неубирающиеся шасси, прикрытые обтекателями. А на обтекателях – сирены, называемые, понятно, иерихонскими трубами. Как же ещё. Дабы оказывать психологическое воздействие на противника. Ох, и воет же, зараза. И впрямь хоть беги. Но сирена-то ладно. Он же, гад, не просто так пикирует, вот-вот бомбу сбросит. А то и не одну. Точность бомбометания, между прочим, у него весьма приличная. За это немцы и ценили… На фиг, пора просыпаться.

Я открыл глаза.

Прямо на меня с отвратительным воем пикировал знаменитый немецкий бомбардировщик Ю-87.

Опа. Сон во сне. Да ещё один и тот же. Матрёшка, ё. Так бывает? Значит, бывает. Одну минуту. А где степь и окопы?

От Ю-87 отделились две чёрные точки и понеслись к земле. Бомбы! Самолёт, продолжая завывать, начал выход из пике.

Твою мать!!

Единственное, что я успел – перекатиться под склон небольшого пригорка, с которого мы ночью спустились на пляж и прикрыть голову руками.

Удар! Второй!

Земля подо мной дважды дёрнулась. От грохота взрывов заложило уши, на спину шлёпнулось несколько камней. Благо, маленьких. Показалось, что кто-то в отдалении закричал, но со слухом были пока нелады.

Я полежал еще немного, потом сел и поглядел в небо. «Юнкерс» уходил на север. Истратил бомбозапас? Маловато будет. Или уже где-то бомбил, а тут сбросил последние? Хотя, что я знаю о бомбовой нагрузке «штукас»? Ничего. Господи, о чём я думаю? Какая, к псам, бомбовая нагрузка? Это же сон. И он сейчас растает. Вот прямо сейчас…

Но таять сон не захотел. Как я не тряс головой и не щипал себя за руку, чёртов «лаптёжник» не исчезал. Он набрал высоту и уходил всё дальше и дальше. Скоро совсем пропадет в утреннем небе. Но вовсе не потому, что я прогнал его из своего сна, а самым естественным путем. Его просто не станет видно. Кстати, и впрямь утро. Солнце еще не взошло, но вот-вот. Интересно, где Ксюша и её папа? Если, конечно, они присутствуют в этом удивительно стойком сне. Погоди, Дима, постой. А если это не сон?

Не будь идиотом. Тогда придется предположить, что ты сошёл с ума. Тебе это надо?

Так ведь Иван Сергеевич и Ксюша предупреждали вчера, что я сам всё увижу и пойму. Если не испугаюсь и останусь. Я остался. Может, это оно и есть?

Что – оно? Что?!

Не знаю. Надо оглядеться.

Встал на ноги, прислушался. Уши почти отпустило, и до меня, со стороны части донесся шум двигателя, сквозь который пробился чей-то командный оклик:

– Петруничкин, твою через колено! Левый фланг, я сказал! Левый! Они скоро попрут! У нас минут двадцать, не больше!

С ноющим беспокойством в сердце я поднялся на пригорок и прирос к земле.

Заброшенную воинскую часть было не узнать. Почти исчезли кусты и деревья. Я отчетливо видел целёхонькое двухэтажное здание штаба и рядом такую же казарму, от которых вчера едва оставались стены. Но главное – по всей территории сновали люди. Военные. Одетые в форму солдат Красной Армии. Нет, не все. Вон морячок мелькнул с винтовкой на спине. А вот сразу двое краснофлотцев тянут пулемёт. «Максим», его ни с чем не спутаешь. Да что ж такое, кино, что ли, здесь снимают? А где режиссёр и съемочная группа? И откуда взялся «юнкерс» с бомбами? Это тебе не компьютерная графика, всё по-настоящему было. Да и вот она, воронка от бомбы, ещё дымится в десяти шагах от меня. Второй, правда, не видно, но и она должна быть неподалёку. Бомбы-то было две. И взрыва тоже два… Мамочки, а это что?

Из-за казармы, взрыкивая двигателем, выдвинулся танк, развернулся на месте и пополз куда-то в сторону ворот части. Я проводил его изумлённым взглядом. Знатоком военной техники времён Второй мировой меня назвать трудно, но это точно не Т-34. БТ-7? Похож. Лёгкий советский танк времён начала войны.

– Митя! Митя иди сюда, помоги!

Я вздрогнул и огляделся. Справа из-за невысоких кустов мне махала рукой Ксюша.

Вот она, вторая воронка. И рядом с ней… О, господи. Вот этот точно мёртв – лежит, присыпанный землёй, вместо живота – кровавая каша. И этот. Полголовы снесло. И каска не помогла. Вон она валяется неподалёку. И винтовка тут же. Трёхлинейная винтовка Мосина. С примкнутым штыком. Модернизированная. Калибр 7,62 мм , магазин на пять патронов, дальность боя…

– Митя!!

Ксюша сидит на коленях перед раненым красноармейцем. Вижу два красных треугольника в ромбе на петлицах. Сержант. Надо же, никогда бы не подумал, что помню такие вещи. Рука и голова сержанта перевязаны, сквозь свежие бинты проступает кровь. Синие глаза мутны от боли.

– Отделение, в укрытие… – шепчет он. – Отделение…

Умолкает, закрывает глаза.

– Его нужно отвести в лазарет, – говорит Ксюша и машет рукой в сторону казармы. – Он там, в полуподвале. Одной мне будет трудно, помоги, пожалуйста. А то сейчас немецкие танки начнут бить, на открытом месте нельзя оставаться.

Немецкие танки?!

Но этот вопрос я задаю про себя и сам себе. Понимаю шестым чувством, что сейчас не до вопросов. Надо оттащить раненого сержанта Рабочее-Крестьянской Красной Армии в лазарет.

Поднимаю и вешаю за спину винтовку. Не ту, мертвеца, – сержанта. Теперь сам боец. Сажаю, здоровую руку – за шею, обхватываю, встаю. Ага, кажется, на ногах держится. Хоть и плохо. Веду, а практически несу сержанта по направлению к казарме. Ксюша поддерживает справа.