Эмилио Сальгари - Морские истории боцмана Катрама
Так оно и случилось уже на следующий день. Мы покинули как раз берега Африки и направились вокруг Южной Америки в Кальяо. Едва земля скрылась из виду, как случилось несчастье: один из наших матросов сорвался с реи и утонул, прежде чем мы успели спустить на воду шлюпку. На следующий день рея с фок-мачты рухнула у ног капитана, едва не убив его самого. На третий день буревестник пролетел три раза над нашим кораблем, резко снижаясь всякий раз над каютой богохульника-капитана.
Буревестник — птица бурь и штормов, она приносит с собой несчастье. Многие верили, что это душа погибшего моряка, того самого, что упал с мачты — и она явилась предупредить нас о какой-то беде.
Суеверный ужас овладел всем экипажем. Плавание, так плохо начавшееся, не могло кончиться хорошо: что-то страшное нависло над нами — все чувствовали это инстинктом. И только капитана это нисколько не беспокоило: он сквернословил и богохульствовал еще больше, бросая вызов судьбе. Казалось, он сходил с ума, напиваясь каждый день до помрачения сознания, а по ночам по-прежнему из его каюты доносился звон бокалов и стук игральных костей.
И вот однажды, когда мы подходили уже к мысу Горн, воздух потемнел и море страшно взволновалось. Над черными валами с белыми гребнями быстро спускалась темнота, а ветер выл среди снастей и стонал, точно пели какие-то дьявольские голоса.
В трюме раздавались — и все отчетливо это слышали — странные шумы. То звон цепей, хотя цепей никаких там не было, то грохот, точно кто-то пытался пробиться к нам изнутри, то какие-то ужасные стоны и заунывные голоса. Вы скажете, что это скрипели шпангоуты. Ничего подобного — это я вам говорю, папаша Катрам! — шпангоуты не умеют так выть и разговаривать.
Спускалась ночь, на палубе было уже темно, и легкая дрожь пробежала у многих из его слушателей. Юнги притиснулись поближе к матросам, матросы — поближе к офицерам. Слышно было, как вода журчит под форштевнем судна, настолько глубокое молчание царило на корабле. Все глаза были устремлены на боцмана, который, казалось, стал выше ростом и выглядел таким же призрачным и пугающим, как те привидения, что населяли его «Вельзевул».
— Ближе к закату, — продолжал папаша Катрам мрачным голосом, — вдали показался скалистый мыс Горн — страшное место, могила многих мореплавателей. Тут море, казалось, удвоило свой гнев, а на небе то и дело вспыхивали ослепительные молнии. От грома дрожали все мачты нашего судна, а волны вздымались так, словно океан хотел встать на дыбы.
Испуганный, растерянный, весь экипаж дрожал и молился, и только один капитан — нет. Стоя на своем капитанском мостике, он страшно проклинал Небо и, хохоча, взывал к сатане, чтобы тот помог ему обогнуть этот мыс. Он бесновался так, что готов был перекричать саму бурю, он утверждал, что Вельзевул не оставит в беде свой корабль.
В этот момент над пенистыми гребнями волн появилась какая-то черная точка. Она быстро приблизилась к нам, и все увидели, что это был буревестник, тот самый, что пролетел уже над палубой после смерти матроса. Догнав наш корабль, он трижды облетел вокруг нас и сел на верхушку грот-мачты.
«Это его душа! Это душа матроса! — воскликнули мы все. — Беда! Беда!..» Но капитан, увидя его, рассвирепел еще больше. «Возвращайся в ад!» — заорал он истошным голосом и, вскинув ружье, выстрелили в птицу два раза. Но безрезультатно. Сделав еще три круга вокруг «Вельзевула», она отстала и вскоре исчезла во мраке бури.
Все мы бросились прочь от капитана, обезумев от страха, с криками: «Беда! Беда!..» Он же отвечал нам ураганом проклятий.
А буря швыряла корабль все сильнее, и черные скалы надвигались на нас. Старик-боцман, который не сомневался, что минуты наши сочтены, спустился в трюм, сколотил из двух брусьев крест и водрузил его на носу судна. Увидя это, капитан-нечестивец взревел и буквально вышел из себя. С проклятиями он кинулся со своего капитанского мостика, схватил этот крест и швырнул его в море!..
В то же мгновение ужасная синеватая молния сверкнула среди облаков ослепительным светом. Страшный раскат грома обрушился на нас. Оглушенные, все мы замертво повалились на палубу. А когда, опомнившись, поднялись, суд Божий уже свершился: наш капитан-богохульник лежал у подножия фок-мачты синий и бездыханный: молния ударила прямо в него!
Спустя несколько мгновений мы увидели, как море на темной линии горизонта поднялось, точно вспучилось, и среди тусклого кровавого света появился огромный корабль — весь черный, с черными парусами, распущенными по ветру, а на капитанском мостике его стоял огромный человек, с ног до головы закутанный в черный плащ. И все поняли: то был «Летучий голландец», который явился за душой нечестивца!
Он мчался со страшной скоростью, словно бы не плыл, а летел над волнами, и на верхушках трех его мачт сверкали три голубых столба пламени. Идя какое-то время параллельным курсом, почти по линии горизонта, он неожиданно вдруг исчез, как будто канул в пучину.
Вы не верите в корабль-призрак и потому скажете мне, что это был обычный корабль, лишь увеличенный нашим испугом -мол, у страха глаза велики. Но я-то видел его собственными глазами, а глаза папаши Катрама видели в те времена хорошо! Вы скажете, что все это мне показалось, но я-то разглядел его хорошо, так хорошо, что на всю жизнь запомнил, и никто не сможет меня в этом разубедить.
Хотите знать больше?.. Так вот, когда на следующее утро мы бросили в море труп нашего капитана, вы думаете, он сразу пошел ко дну? Нет, он трижды поднялся над водой, точно хотел выскочить из нее, прежде чем волны приняли его и унесли далеко-далеко, туда, где исчез корабль-призрак.
Он и сейчас, помяните мое слово, на борту этого проклятого «Летучего голландца», осужденного вечно плавать в пустынном океане между мысом Доброй Надежды и мысом Горн, нигде не находя себе пристанища!..
Гробовое молчание последовало за этим зловещим заключением старого моряка. Никто не шевельнулся, никто не оборачивался, точно боялись увидеть, как проклятый корабль бороздит на горизонте море за нашей спиной. На лицах у многих был заметен страх, особенно юнги были очень бледны. Никто не дышал, за исключением капитана, который по-прежнему улыбался в усы.
Папаша Катрам неторопливо опрокинул еще один стаканчик кипрского, затем взял бутылку под мышку и, пожелав нам доброй ночи, с мрачноватой физиономией поднялся с бочонка, чтобы вернуться к себе. Но капитан, единственный, кто выслушал этот рассказ, не изменившись в лице, сделал ему знак остановиться.
— Это вся твоя история? — спросил он насмешливым тоном.
— Да, — ответил боцман, удивленный этим вопросом.
— И ты на самом деле веришь в существование этого корабля-призрака?
