Сергей Городников - Порученец Царя. На стороне царя

– Эй, вы?! – громко позвал он, и в палату мимо стрельцов впорхнули обе девицы в париках; они казались напуганными собственной дерзостью и словно ожидали, что их вот-вот схватят и посадят в тюрьму. За ними так же неуверенно показались скоморохи и медведь на кожаном поводке, которого удерживал смугло-чернявый цыганёнок. – Садитесь!

Он небрежно указал девицам на лавки бояр. Они с натянутым смешком устроились у стен.

– А вы играйте! – Князь движением носка сафьянового сапога подтвердил, что обращался сразу к обоим скоморохам.

Один загудел в дудку, другой нестройно ударил в бубен. Однако запеть и заплясать они не успели. Гуденье внезапно смолкло, испуганно звякнул и притих бубен. Войдя в палату, в дверях расправил плечи рослый и красивый боярин Илья Данилович Милославский, нагловатый от сознания, что он отец жены царя. Сопровождаемый двумя вооружёнными стрелецкими десятниками, он ступил несколько шагов вперёд и страшно медленно упёр руки в бока парчового кафтана. По-хозяйски окинув взором незваных гостей, вдруг презрительно рявкнул:

– Вон!

Девицы сжались и ошпаренными кошками живо прошмыгнули за двери. Скоморохи, вмиг трезвея, потащили медведя, за которого спрятался цыганёнок. Когда их торопливые шаги в сопровождении размеренной поступи стрельцов удалились, Милославский шутовски поклонился спокойно оставшемуся на троне полному тёзке царственного зятя.

– Алексей Михайлович, – потребовал он насмешливо. – Ты чего так шумно хамишь? А узнает царь? А он узнает, можешь не сомневаться.

Львов вскинул тяжёлый подбородок, откинулся на троне.

– Твой зять дурак, – небрежно заметил он. – Меня, породного князя Львова лишил чина дворецкого, чтобы заменить каким-то Ртищевым. А ты дурак вдвойне. Не видишь, что скоро и от тебя избавится.

– Я царский тесть! – гордо выставил тугой живот Милославский и приблизился к тронному возвышению.

– Я же говорю, дурак вдвойне. Вернётся победителем...– Львов вместо продолжения ковырнул ногтём меж зубов и сплюнул ему под ноги то, что там застряло, вынудив его остановиться. – Морозов названным дядькой ему был, с детства за отца, лошадью на спине катал. Ещё и на твоей старшей дочери женился, родственник и его и твой. А где он сейчас?

– Царь Алексей ему шкуру спас, – поколебленный в прежней самоуверенности, возразил Милославский. – Как ни как, а собой в бунт заслонил. Не тебе ли не помнить? Когда мы уже решили, всё, на пики Морозова поднимут. Он только и умолил народ пощадить его, как своего названного отца.

– Так что с того? Если сам не видишь, у других спроси, не вздохнул он с облегчением, что с тех пор Морозов крысой боится на свет показываться? Кто Морозов теперь для царя? Выпустил Морозов его из своего влияния, и всё. А был он посильней тебя. Я-то хорошо помню, когда тебя в Кремле ещё не было. Казался дубом, которому всё ни почём. И того царь заменил дворянскими выскочками. – Львов будто попавший в засаду волк, хищно блеснул глубоко посаженными глазами под лохматыми, с проседью бровями. – У него теперь не мы, московские столпы, а беспородная сволочь в чести, Нащокин, Матвеев, Ртищев... – Скрипнув крепкими зубами, он свёл пальцы с разноцветными перстнями в дюжий кулак, сунул кулак Милославскому. – Этот дворянский сброд вот как надо держать, бесправной челядью! Заставлять их служить за подачки, но не подпускать к власти. А царь слюнтяй. В доверенные друзья и любимчики их определил. От самых родовитых, от нас, кто власть держал при отце его и пока он сам был в малолетстве, всё для него сохранил и преумножил, от нас избавляется! Выскочкам доверяет главные должности.

– Я его тесть, – уже не столь уверенно повторил Милославский, задетый за живое тем, что ему нечем возразить одному из самых влиятельных бояр.

Львов презрительно ощерился крепкими зубами.

– Ни ты, ни Никон так ничего и не поняли. Царь вернётся с ливонской войны другим. И для нас лучше, чтобы он вернулся побитой собакой, а не победителем шведов.

2. Тайные поручения

С того самого мгновения, когда возле рижской крепости ядро неприятеля взорвало землю, подбросило его вместе со скачущим жеребцом и обожгло правую ногу, Удача жил отрывками впечатлений, к которым будто выныривал из долгого плавания в глубинах океана беспамятства. И впечатления эти было трудно отличить от сновидений. Первое из них напоминало чёрный непроглядный туман, сплошным покрывалом обволакивающий слабеющий разум. Потом в тумане образовался просвет, и, ангелами войны от облаков ливонского неба к нему спустились, в боевых доспехах склонились над ним царь и Ордин-Нащокин. Словно доносящиеся с небесной высоты, его слуха достигали приглушённые отрывки их разговора.

– Это моя вина, – не скрывал огорчения царь.

Кто-то невидимый отвлёк царя и почтительно, как говорят придворные лекари, заверил:

– Ваше Величество, я удалил осколок из голени. Рана не опасна. Но у него сотрясение головы от удара о землю. Две недели покоя и сна поставят его на ноги.

Царь посмотрел в лицо Нащокину и будто решился довериться.

– Афанасий, – сказал он вполголоса, – меня тревожат последние тайные донесения, которые из Москвы присылает Матвеев. Победив в войне здесь, можно проиграть её там. Надо скрытно, без шума пресекать заговоры и попытки вызвать народные волнения до нашего возвращения. Матвеев на виду, ему, голове Стремянного полка это не под силу. – Он указал на Удачу. – Я говорил с ним о таком поручении. Если бы ни досадная случайность, которой ты свидетель, он бы уже отправился в Москву и там сам о себе позаботился, не привлекая внимания. Но теперь его повезут туда, как раненого. На месте он будет через полторы недели. На первые дни, пока окончательно не поправится, ему нужен уход. Сам понимаешь, лучше, чтобы об этом не узнали во дворце. Пусть поживёт у тебя, как твой дальний псковский родственник.

По знаку царя его стали поднимать, и пронзительная боль кинулась от ноги, заметалась по телу, пока разум не пронзило раскалённой иглой, не накрыло мглой. Потом, в пути его несколько раз будили, всегда поздними вечерами и при свете костра, чтобы напоить каким-то горьким отваром, и, казалось, благодаря отвару, он снова погружался в забытье. Сам он очнулся от знобящей утренней прохлады. И смутно догадался, что повозка стоит в подворье, а с него сняли шерстяной плащ. Сквозь белесую паутину, которую не было сил удалить с глаз, он увидел освещённых солнечным сиянием новых ангелов, которые были верхом и с сёдел разглядывали его с нескрываемым девичьим любопытством. Морда гончей неожиданно сунулась откуда-то сбоку и лизнула в губы.