Генри Хаггард - Аллан Кватермэн
Некоторое время мы сидели молча, потом я зажег лампу, стоявшую на столе, потому что печальный полумрак в комнате сильнее нагонял тоску, наполнявшую сердце человека, похоронившего неделю тому назад все надежды своей жизни. Я открыл шкап, находившийся в стене, и нашел там бутылку виски, несколько бокалов и воду. Я люблю делать все сам, для меня невыносимо вечно видеть кого-нибудь около себя, под боком.
Куртис и Гуд сидели молча, я полагаю потому, что им нечего было сказать мне, что они рады были утешить меня своим присутствием, своим молчаливым сочувствием моему горю, так как это был их второй визит после похорон.
И это верно, что иногда, в тяжелые минуты тоски, нас лучше успокаивает молчаливое присутствие людей, чем разговор, который только раздражает. Мои друзья сидели, курили, пили виски с водой, я стоял у камина, также курил и смотрел на них. Наконец, я заговорил.
– Старые друзья, – сказал я, – как давно мы вернулись из страны Кукуана?
– Три года, – сказал Гуд. – Почему ты спрашиваешь?
– Я спрашиваю потому, что я довольно попробовал цивилизации. Я поеду обратно к дикарям!
Сэр Генри откинул голову на спинку кресла и улыбнулся своей глубокой, загадочной улыбкой.
– Как странно! – сказал он. – А, Гуд?
Гуд таинственно взглянул на меня сквозь свое стеклышко.
– Да, странно, очень странно!
– Я ничего не понимаю, – произнес я, смотря то на одного, то на другого, – и не люблю загадок!
– Не понимаешь, старый дружище? – сказал сэр Генри. – Я объясню тебе. Мы с Гудом шли сюда и толковали. Он говорил…
– Если Гуд что-либо и говорил, – возразил я саркастически, – он ведь мастер болтать. Что же это такое?
– Как ты думаешь? – спросил сэр Генри.
Я покачал головой. Как я мог знать, что болтал Гуд? Он болтает о массе вещей.
– Это относительно маленького плана, который я составил, – именно, если ты захочешь, мы можем отправиться в Африку, в новую экспедицию!
Я подпрыгнул при этих словах.
– Что ты говоришь? – воскликнул я.
– Да, я это говорю, и Гуд тоже говорит! Неправда ли, Гуд?
– Верно! – ответил джентльмен.
– Выслушай, старый дружище! – продолжал сэр Генри, заметно оживляясь.
– Я устал, смертельно устал от безделья, разыгрывая роль сквайра. Больше года я не могу найти себе покоя, как старый слон, почуявший опасность. Я вечно грежу о стране Кукуана, о рудниках царя Соломона и сделался жертвой непреодолимого стремления бежать отсюда, уверяю тебя! Мне до смерти надоело убивать фазанов и куропаток, я нуждаюсь в путешествии. Ты поймешь это чувство, – раз попробовал виски с водой, молока не возьмешь и в рот! Год, проведенный нами в стране Кукуана, кажется мне, стоит всех остальных лет моей жизни, сложенных вместе. Добавлю, что я глуп, что страдаю от этого, но помочь ничем не могу. Я скучаю и, более того, только и думаю убраться отсюда!
Он помолчал и продолжал.
– В конце концов, почему мне не ехать? У меня нет ни жены, ни родных, ни ребят, ни цыплят. Если со мной что-либо случится, то баронетство перейдет к моему брату Георгу и его сыну, как известно. Мне нечего делать здесь!
– А, я так и думал, что, рано или поздно, ты придешь к этому. Ну, теперь ты, Гуд, какие у тебя резоны для путешествия? Есть они?
– Да, – ответил торжественно Гуд, – я ничего не делаю без причины, и если тут замешана дама, то не одна, а несколько!
Я взглянул на него. Гуд – удивительно суетный человек.
– Что же у тебя? – спросил я.
– Если вы желаете знать, – хотя мне нежелательно было бы говорить о деликатном и лично касающемся меня деле, – я скажу вам: я начал слишком толстеть!
– Замолчи, Гуд! – сказал сэр Генри. – Кватермэн, скажи нам, что ты можешь предложить?
Я зажег свою трубку, прежде чем ответить.
– Слыхали ли вы, господа, о горе Кениа? – спросил я.
– Нет, я не знаю такого места! – отвечал Гуд.
– Слыхали ли вы об острове Ламу?
– Нет. Погоди. Не он ли находится почти в 300 милях к северу от Занзибара?
– Да. Слушайте. Вот что я предлагаю вам. Отправимся в Ламу, и оттуда надо сделать 250 миль до Кениа. От Кениа до Лекакизара еще 200 миль, или вроде этого, и там, я уверен, никогда еще не ступала нога белого человека. Затем, если мы пойдем дальше, то вступим в совершенно неизведанную область. Что вы скажете на это, друзья мои?
– Трудный план? – сказал сэр Генри задумчиво.
– Ты прав, – ответил я, – но я решил это, потому что все мы трое отправимся выполнять этот трудный план. Нам нужна перемена жизни, и мы найдем совершенно иную природу, иных людей – полную перемену. Всю мою жизнь я мечтал посетить эти страны, и я надеюсь сделать это раньше, чем умру. Смерть моего мальчика порвала последнюю связь между мной и цивилизованным миром, и я вернулся к моей природной дикости. Теперь я скажу вам другую вещь. В продолжение нескольких лет до меня доходили слухи о великой белой расе, которая, как предполагали, обитает где-то в этом направлении, и я мечтаю увидать этих людей, если они действительно существуют. Если вы, друзья, желаете отправиться со мной, отлично! Если нет, я поеду один!
– Я с тобой, хотя и не верю в твою белую расу! – сказал сэр Генри Куртис, вставая и кладя руку та мое плечо.
– Я тоже! – заметил Гуд. – Я потащусь за тобой! Всеми силами я постараюсь добраться до Кениа и в другое место с трудно произносимым названием и увижу несуществующую белую расу! Вот все, что я скажу!
– Когда ты предполагаешь отправиться? – спросил сэр Генри.
– В этом месяце, – отвечал я. – На пароходе Британской Индии. Ты не уверен в существовании расы, потому что не слыхал о ней, Гуд! Вспомни о рудниках царя Соломона!
Четырнадцать недель прошло со времени этого разговора. После долгих рассуждений и справок, мы пришли к заключению, что нашим исходным пунктом для путешествий к горе Кениа должен быть не Момбаза, а устье реки Тана, на 100 миль ближе к Занзибару.
Мы решили это, благодаря сведениям, которые дал один немецкий путешественник, встретившийся нам на пароходе по пути в Аден. Я думаю, что это самый грязный немец, которого я когда-либо знал, но он был хороший товарищ и дал нам драгоценные сведения.
– Ламу? – сказал он. – Вы едете в Ламу? О, какое это прекрасное место! – он повернул к нам свое жирное лицо и подмигнул с выражением кроткого восхищения. – Полтора года я прожил там и никогда не менял рубашки, совсем никогда!
Прибыв на остров, мы сошли с парохода со всем своим имуществом, и не зная, куда идти, смело направились к дому консула, где были очень гостеприимно приняты.
Ламу – курьезное местечко, но больше всего остались у меня в памяти необычайная грязь и вонь. Это было нечто ужасное. Около консульства тянется взморье, или, вернее, грязный берег, называемый взморьем. Во время отлива берег совершенно гол и служит местом свалки всяких нечистот, отбросов города. Здесь женщины зарывают в прибрежную грязь кокосы, оставляя их тут, пока верхняя шелуха совершенно не сгниет, тогда их вырывают из грязи и из волокон плетут циновки и разные другие вещи. Это занятие переходит по наследству из поколения в поколение, поэтому трудно вообразить и описать все ужасное состояние берега. Я знал много дурных запахов в течение моей жизни, но никогда не ощущал такой ужасающей вони, как здесь, на берегу, когда мы сидели, при свете месяца, под гостеприимной кровлей нашего друга консула. Неудивительно, что народ здесь умирает от лихорадки. Местечко, само по себе, не лишено известной прелести, но это впечатление исчезает под гнетом зловония.
