Амеде Ашар - Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему

— Тогда, может, вы поедете завтра? — спросил он, повернувшись к берейтору.

Берейтор утер слезу, предательски проявившуюся в уголке глаза.

— Надо ехать! — ответил он. — Швеция так далеко!

— Разве так важно, когда вы приедете? Вы же не называли точную дату прибытия. Что изменится от того, будете вы на месте 1 октября в полдень или 15 ноября в 8 часов?

— Конечно, ничего не измениться.

— Что ж, поедете в любой другой день.

— Ладно! — сдался берейтор, который дрожал при одной лишь мысли о том, какой трудный и дальний путь им ещё предстоит пройти.

Послезавтра наутро Адриен вела себя точно так же, как накануне: у неё было такое же прерывистое дыхание, будто она всхлипывала во сне, и, не отрывая глаз, обвивала шею Армана-Луи.

Разумеется, не по черствости душевной вынужден был бедный берейтор разлучать сиротку с единственным привязавшимся к ней существом, — просто он не знал, как следовало поступить лучше, чтобы уберечь девочку и не прогневить судьбу, тем более, что всякого рода путешествия, переезды были в те времена весьма небезопасны, и невозможно было предусмотреть все меры предосторожности, чтобы избежать нападения разбойников или грабителей.

Седой конь охромел, кажется, пока на одну ногу, мул никак не мог насытиться, хотя все время и все зубы его работали на то, чтобы есть и есть овес и сено г-на де Шарней. Бедная скотина не знала, не была уверена в том, что завтра о ней так же позаботятся. Точно так же никто не знал и не ведал, что уготовила судьба для сиротки в Швеции, но и не могла же одна эта остановка в пути поставить под угрозу её интересы! Берейтор решился на то, чтобы остаться ещё на не делю в замке, после чего они все же отправятся в путь. И сразу, будто обезумевший, сорвался ветер, а дождь, видно не желая оставаться в долгу, полил так, как если бы Бог повелел ему затопить провинцию.

— В Швецию в такую погоду не выезжают, — сказал старик, — подождите до конца месяца.

— Подожду, — ответил добрый малый берейтор: он грел свои старые ноги у камина.

Адриен бросилась ему на шею.

После дождя пошел снег. Дороги совсем размыло, — слыханное ли это дело, чтобы путники променяли место у камина ради того, чтобы пуститься по большим дорогам в царство зимы; к тому же м-ль де Сувини могла простудиться.

— Да, остаемся. Видно, провидению так угодно, — опять подтвердил свое решение берейтор.

Когда погода заявила о приближении нового, теперь уже зимнего сезона, г-н Шарней заметил своему гостю, что банды злодеев колесят по дорогам страны, и что было бы неосторожным подвергать всякого рода опасностям дальнего похода особу, вверенную ему. Следовало бы подождать, когда люди короля повесят мерзавцев, которые грабят страну, и тогда он первым взнуздает коней и даст сигнал к отправлению.

— Вы говорите мудрые слова, — соглашался берейтор.

Адриен смотрела на них счастливыми ласковыми глазами.

Но подавать обещанный сигнал к отправлению г-н де Шарней, по правде сказать, не спешил. Как бы то ни было, он был родственником м-ль Сувини, и он обязан был заботиться о ней, опекать ее; ему казалось, что у девочки слабое здоровье — и необходимо было время, чтобы окрепнуть, чтобы легче переносить непривычные перепады шведского климата; да и чем плох был для неё замок де ла Герш — разве здесь не любили её, не лелеяли, не окружали всевозможными ласками, на какие способны только старики, чувствующие свое возрождение во внуках? Для полноты счастья ей, конечно же, недоставало роскоши: кареты у дверей, десяти лакеев в передней, кружев на платьях… Но зато она могла получить здесь столь нужный для юного создания свежий воздух, общение с природой, а значит здоровье, прекрасное настроение — все те слагаемые жизни, умело распорядившись которыми, судьбу можно считать удавшейся. Что до Адриен, то она ни на минуту не расставалась с Арманом-Луи.

Арман-Луи — с этим именем она просыпалась и засыпала, и это умиляло берейтора.

Время и г-н де Шарней сделали все для того, чтобы не запрягать каждое утро лошадей, чего по-прежнему требовали все те же обстоятельства, и не тащиться по берегам Балтики через Германию, — а так и остаться в ла Марш ещё на шесть лет. Однажды вечером берейтор, по обыкновению, перед тем как лечь спать, сказал г-ну де Шарней: «Завтра уезжаем», а затем заснул — и больше уже не проснулся.

Перед смертью он успел ещё позвать и поцеловать плачущую Адриен:

— Скажете господину Парделану, что мы не приехали в Швецию не по моей вине, — тихо проговорил он. Потом, переведя взгляд на г-на де Шарней, сказал: — Я вверяю судьбу Адриен в ваши руки… Любите её как собственное дитя…

Это были его последние слова. После чего м-ль де Су вини заявила, что она отсюда никуда не уедет. Вот так и случилось, что четырехлетняя девочка-сиротка, которая только на неделю должна была остаться в замке Гранд-Фортель, прожила там до своего пятнадцатилетия.

Небольшой замок Гранд-Фортель, весьма обветшавшее строение, являл собой наполовину феодальный укрепленный замок, наполовину ферму, стены которой стояли на вершине при горка у входа в долину, утыканную множеством прудов и поросшую лесами. Две мрачные башни с бойницами, если смотреть из далека, придавали ему вид средневекового сооружения, однако такое впечатление от замка тотчас разрушалось при ближайшем рассмотрении, то есть при виде полузасыпанных рвов, хлева, притулившегося к крепостным стенам, а также новых каменных кладок над сводчатыми развалинами. Хозяйственные постройки располагались вокруг главной башни замка. Таков, каким он был теперь, Гранд-Фортель, от которого остались по сути развалины; он мог бы, однако, ещё выдержать атаку банды разбойников, а при хорошем гарнизоне из отважных бойцов — и отстоять замок.

Итак, в 162… году при замке жили г-н де Шарней, его внук Арман-Луи и м-ль де Сувини. Кроме того — дюжина слуг, а также батраки, конюх и лакеи. Конечно, это был не армейский корпус, способный внушить страх грабителям, шайки которых нападали на деревню, но тем не менее владелец замка был окружен таким уважением и заботой, что при первом звуке тревожного колокола сбегались все соседние крестьяне и все мелкопоместные дворяне, вооруженные вилами и аркебузами, из которых не стреляли со времен г-на де Мейна.

Арман-Луи был единственным отпрыском горячо любимой дочери, муж которой, г-н граф де ла Герш, умер на королевской службе, не оставив состояния. Вдовой графиня осталась в том возрасте, когда некоторые из её подруг ещё не собирались вы ходить замуж, и отец, г-н де Шарней, был по-прежнему её опорой; её печаль вскоре испарилась подобно тому, как высыхает и умирает зеленый колос, сожженный солнцем.