Роберт Святополк-Мирский - Пояс Богородицы.На службе государевой
Когда Зое исполнилось пятнадцать лет, на девушку обрушился ураган несчастий.
В самом начале 1465 года внезапно скончалась Екатерина. Она умерла совершенно неожиданно — в тот вечер она как раз беседовала с дочерью о роли женщины в православной семье. Зоя задумчиво слушала, глядя в окно, потом задала какой-то вопрос, мать не ответила, Зоя повернулась к ней, услышала только легкий вздох, и голова Екатерины опустилась на грудь.
Ее смерть потрясла всех — детей, родственников, слуг, но Фому она просто сразила.
Вышло так, что он, ничего не зная, как раз плыл морем на Корфу и разминулся с гонцом, посланным в Рим, чтобы сообщить ему о кончине супруги.
Фома, как всегда, радостно вошел в дом, громко позвал Екатерину и вдруг осекся, увидев детей и слуг в трауре.
Он больше не поехал в Рим, потерял ко всему интерес, тосковал, худел, казалось, все уменьшался в размерах, и вскоре стало ясно, что он угасает.
Однако вдруг наступил день, когда всем показалось, что Фома как будто ожил: он велел одеваться, подавать возок, попросил Зою сопровождать его в порт, и там они поднялись на палубу того самого корабля, где хранилось Зоино приданое.
Хотя Зоя была невысока ростом и чуть полновата, но к восемнадцати годам она расцвела особой, своеобразной красотой, а ее ум, образованность и безукоризненные манеры полностью восполняли незначительные погрешности фигуры.
Во всяком случае, итальянская княгиня Кларисса Орсини, которая навестила ее в Риме в 1472 г., нашла Зою красивой, и это известие сохранилось в веках.
Именно тогда кардинал Виссарион очень осторожно и деликатно намекнул византийской принцессе на возможность брака с одним из богатейших молодых людей Италии Федерико Гонзаго, старшим сыном Людовика Гонзаго, правителя богатейшего итальянского города Мантуи.
К огромному удивлению кардинала, который предполагал, что Зоя отнесется к этому неожиданному предложению, по крайней мере, сдержанно, девушка выслушала его вполне спокойно и благосклонно и выразила свое согласие на все действия в этом направлении, которые кардинал посчитает нужным предпринять.
Однако, как только кардинал начал предпринимать эти действия, вдруг оказалось, что отец возможного жениха неизвестно откуда наслышан о крайней бедности невесты, о том, что она толста, дурна и плохо воспитана, и потерял к ней всякий интерес как к предполагаемой невесте сына. Кардинал был совершенно обескуражен и, когда Зоя с невинной улыбкой спросила, процветает ли по-прежнему город Мантуя, начал ей что-то невразумительно объяснять. Зоя улыбнулась еще шире, пожала плечиками, как бы говоря: «Ну что ж — нет, так нет!», и больше никогда не спрашивала о семействе Гонзаго.
Через год кардинал заикнулся о князе Каррачиоло, также принадлежавшем к одной из самых богатых фамилий Италии.
Зоя столь же доброжелательно и охотно восприняла предложение, но, как только дело начало продвигаться вперед, снова обнаружились какие-то подводные камни.
Кардинал Виссарион был мудрым и опытным человеком — он прекрасно знал, что ничего не происходит само по себе.
Проведя тайное расследование, кардинал совершенно точно выяснил, что при помощи сложных и тонких интриг, ловко сплетенных самой Зоей с использованием своих служанок и камеристок, она в обоих случаях постаралась расстроить дело, но так, чтобы отказ ни в коем случае не исходил от нее, бедной сиротки, которой не пристало пренебрегать такими женихами.
Немного подумав, кардинал решил, что тут дело в вероисповедании и, должно быть, Зоя хочет мужа, принадлежащего к православной церкви.
Чтобы это проверить, он вскоре предложил своей воспитаннице православного грека — Иакова Лузиниана, незаконного сына кипрского короля Иоанна II, который, силой отняв у сестры корону, узурпировал отцовский трон.
И тут кардинал убедился в своей правоте.
Зое очень понравилось это предложение, она внимательно рассмотрела его со всех сторон, некоторое время колебалась (ей было уже двадцать лет), дело дошло даже до обручения, но в последнюю минуту Зоя передумала и отказала жениху, но тут уж кардинал точно знал почему и начал кое-что понимать.
Зоя верно рассчитала, что трон под Иаковом шатается, что у него нет уверенного будущего и потом вообще — ну что это, в конце концов, за царство — какой-то жалкий остров Кипр! Зоя недвусмысленно дала понять своему воспитателю, что она — византийская принцесса, а не простая княжеская дочь, и кардинал на время прекратил свои попытки.
И вот тут-то добрый старый папа Павел II неожиданно выполнил свое обещание столь милой его сердцу принцессе-сиротке.
Мало того, что он нашел ей достойного жениха, он еще решил и ряд политических проблем.
Брак принцессы Зои, срочно переименованной на русский православный лад в Софью, с недавно овдовевшим еще молодым великим князем далекого, загадочного, но, по отдельным донесениям, неслыханно богатого и сильного Московского княжества был крайне желателен для папского престола по нескольким причинам.
Во-первых, через жену-католичку можно было бы положительно повлиять на великого князя, а через него и на православную русскую церковь в деле исполнения решений Флорентийской унии — а в том, что Софья — преданная католичка, папа не сомневался, ибо она, можно сказать, выросла на ступенях его престола.
Во-вторых, было бы огромной политической победой заручиться поддержкой Москвы против турок.
И наконец, в-третьих, само по себе укрепление связей с далекими русскими княжествами имеет огромное значение для всей европейской политики.
Софья согласилась, все вышло замечательно, папа щедрой рукой выделил в приданое римской воспитаннице 5 400 дукатов — большую половину денег из специальной кассы Венеции, где копились средства для войны с турками, и вскоре за цареградской невестой приехали московские послы.
Бедный добрый старик, папа Павел II умер, когда эти послы были в дороге. _Он умер в твердой уверенности, что хорошо сделал свое дело, что теперь связь церквей наладится, Москва приблизится к Риму, Русь вольется в общую европейскую семью…
И, наверно, он ни за что не поверил бы, если б узнал, что будущая великая московская княгиня, лишь только очутившись на русской земле, еще находясь на пути под венец в Москву, коварно предала все его тихие надежды, немедля забыв все свое католическое воспитание.
Она сразу же открыто, ярко и демонстративно показала свою преданность православию, к восторгу русских прикладываясь ко всем иконам во всех церквах, безукоризненно ведя себя на православной службе, крестясь, как православная, и разговаривая по-русски почти без акцента.
