Олег Гончаров - Полонянин
— Дурак! — хриплю. — Отпусти! Девку разбудишь… Опять кричать станет… — а у самого в глазах темнеет.
— Ты чего ее облапил? — не унимается варяг. — Думаешь, что если убогая она, так с ней непотребства творить можно?
— Не лапал я ее… — силы меня оставлять стали. — Успокоить хотел… отпусти.
Он на меня взглянул недоверчиво, но с горла руку убрал. Я по стене тряпкой сполз. На четвереньки опустился. Тошнота накатила, вот-вот выворачивать начнет.
Ртом воздух хватаю.
Отдышаться никак не могу.
— Она вороньего грая испугалась. — Я головой помотал, чтоб скорее в себя прийти. — А ты дурное подумал…
— Ладно, — Свенельд рукой махнул. — Не разобрался я.
Он нагнулся над спящей Дареной, ладонью по волосам растрепанным нежно провел. Девка что-то забуробила во сне, а потом улыбнулась вдруг. На бок повернулась. Культю под голову подсунула. Спит.
Тут и я в себя пришел. С пола поднялся. Вздохнул глубоко. В нос привычный запах кожи, конского пота и навоза ударил.
Живой…
— Прости, Добрынка, за то, что набросился на тебя. — Варяг на меня глаза поднял, а в них веры нет.
Я в ответ головой кивнул.
— Что? — говорю. — Жалко тебе ее?
— Жалко, — тихо ответил Свенельд. — Пускай спит. — Он нехотя от Дарены оторвался.
— Пойдем, — говорит. — Мешать ей не будем. Вышли мы из шорни. Он за собой осторожно дверь прикрыл.
— Ты когда приехал-то? — спросил я, потирая шею.
— Только что. Коня на конюшню завел. Про Дарену спросил, а мне Кветан говорит, мол, с Добрыном она, в шорне. Вот и досталось тебе ни за что ни про что. — А сам мне в глаза посмотрел. Пристально так. Точно выпытывая — было чего или не было?
— Да, удружил мне старшой, — выдержал я его взгляд. — А ты тоже хорош. Так и угробить можно.
— Ну, да ладно, — похлопал он меня по плечу. Поверил?
Кто его разберет, что у него на уме? Однако слепому ясно: между варягом и девкой шутоломной Леля [3] крылами своими махнула…
Вот ведь как Доля с Недолей порой нить судьбы вьют. Сами крутят веретено, и сами же над работой своей потешаются.
Нитка черная…
Нитка белая…
И вчера еще дочь Любояра-коваля ножом вострым пыталась сердце варяжское пробить, а сегодня это же сердце, тоской любовной иссушает. И понимает Свенельд, что не пара ему Дарена.
Однорукая…
Полоумная…
На варягов сердитая..
Гонит он ее из дум своих. Сам сломя голову прочь бежит. Жизнь свою, словно коня, пришпоривает. Злится и на себя, и на нее, и на весь Мир.
Только что он поделать может? Вошла в сердце заноза, и не вынуть ее. Ни иглой, ни клещами железными. Стонет душа. Кровью обливается. А Доля с Недолей знай судьбу завивают.
Нитка белая…
Нитка черная…
Даже жалко его. И себя жалко. Ведь я такой же.
Любовью раненный…
Пусто на конюшне. Считай, что все денники пустые. Один Буян овсом хрумкает — старый мерин, для нужд хозяйских оставленный. И конюхи со старшим во главе кто куда разбежались. В щели забились, спасаясь от воеводина гнева. Тихо вокруг, только крысы в яслях шуршат.
— Эй, Кветан! — позвал воевода. Тишина в ответ.
— Спрятался, кислый хрен, — стукнул кулаком по деревянной перегородке Свенельд. — Тогда ты ответь, — обернулся он ко мне. — Готовы ли вы? Ольга со Святославом на подходе. Малая с Большой дружиной под Любичем встретились, и я сюда поспешил, чтоб дворню предупредить.
— Мы-то готовы, — ответил я. — Закрома полные. Крышу подновили, ворок [4] новым забором обнесли, отаву [5] выкосили. Сена до весны хватит. Пока табун на выгоне будет, а как снег ляжет, так сюда перегоним.
— Сам траву косил? — спросил воевода.
— Кто ж меня из града выпустит? — пожал я плечами. — Княгиня велела меня дальше ворот не пускать.
— Правильно велела, — усмехнулся Свенельд. — За стенами неспокойно. А нам отец завет дал, чтоб тебя как зеницу ока берегли.
Ну что на это сказать? Да и стоит ли?
— Что про своего не спрашиваешь? — Варяг пинком поддал крысу, выскочившую на проход. Та с визгом взвилась в воздух, шмякнулась о стену и затихла.
— Что-то больно много их развелось, — сплюнул воевода на окровавленный трупик.
— Много, — кивнул я. — Они двух котов сожрали, не подавились. Мы уже крысюка [6] выкармливаем.
— Давно?
— Третью седмицу. Из десяти трое осталось.
— Забавно, — улыбнулся Свенельд. — Надо будет посмотреть. А эту дохлятину убери. И варяг пошел к выходу из конюшни.
Я сжал зубы, нагнулся, подцепил трупик за хвост и поспешил за воеводой.
— Так как там отец?
— Жив Малко. Чего ему сделается? — бросил через плечо Свенельд.
Меня от слов его передернуло. Обида за отца резанула. Унизил его варяг, именем холопским обозвал.
— Его летом отбить хотели, — Свенельд не заметил моей обиды, — только не по зубам вашим стены любичские оказались. — Он довольно потер руки. — Кто там у вас шрамом на роже красуется?
— Это Путята, — ответил я, а у самого аж сердце зашлось.
— А-а-а, — кивнул варяг. — Знакомец. Ты ему при случае передай, чтоб бросал дурью маяться. Только хуже делает. Малко сам за ним не пойдет. Он договор поклялся блюсти.
— Как я ему передам? — пожал я плечами, с трудом сдержал радость.
Жив, значит, болярин, и отец жив. Помоги им Даждьбоже.
— Хватит прибедняться, — махнул Свенельд рукой. И тут снаружи раздался рев походной трубы.
— Вот и хозяева возвращаются. — Воевода ускорил шаг. — Как бы Дарену не разбудили, — добавил он тихо.
Вышли мы из конюшни на белый свет.
Шумным он мне показался.
На майдане [7] перед теремом не протолкнуться. Ворота нараспашку. Дружина пришла.
Горлопанят. Радуются, что в Киев живыми вернулись. А сами замызганные. Плащи алые от грязи черными стали. Будет прачкам работа. Кони загвазданные. По запыленным крупам тонкими ручейками пот бежит. Это уже нам, конюхам, печаль.
Холопы меж конников суетятся. Банщики дрова волокут. С дороги баня первое дело. Мясники быка завалили. Кухари окорока из подполов достали, бочки с хмельным выкатили, пир готовят.
Гвалт на майдане. Суматоха.
Увидели воеводу, еще пуще зашумели.
— Давай, — мне Свенельд велит, — сюда конюхов! Да пошевеливайся. Коней принимать надо.
Я крысу дохлую в сторону откинул и поторопился за Кветаном.
Старшого конюшего я решил искать на сеновале чердачном. У него тут схорон был. Пробил старшой в сене лаз. Лежку себе обмял, рогожкой застелил. Тепло в лазе, травой луговой медвяно пахнет. И спать хорошо, и холопок податливых пользовать. И схорониться можно, чтоб хозяевам под горячую руку не попасть.
