Мэри Рено - Погребальные игры
Уже давно не было повода так принарядить слонов. Когда-то погонщики вместе со своими подопечными получили отменное воспитание в царском слоновнике Таксилы. Нежно разговаривая с великанами, вспоминая добрые старые времена и далекие берега Инда, они соответственно случаю в давней традиционной манере покрыли их конечности хной. И сейчас в розовом утреннем свете эти люди гордо восседали на слоновьих шеях; они и сами принарядились в ритуальные шелковые платья и чалмы с павлиньими перьями, выкрасив бороды в синий, зеленый или красный цвет; в руках у каждого поблескивали оправленные в золото и усыпанные самоцветами палочки из слоновой кости, которые царь Омфис в величии своей щедрости присовокупил к каждому гиганту, подаренному им царю Искандеру. И погонщики, и их питомцы служили двум великим царям; мир должен видеть, что они понимают толк в царственной красоте.
Полководцы, проводившие возлияния на кровавый жертвенник, вновь направились к своим войскам. Птолемей и Неарх ехали бок о бок с рядами Соратников, и Неарх, стирая брызги крови со своей левой руки, заметил:
— Подземные боги, видимо, не склонны очистить нас.
— Неужели тебя это удивляет? — сказал Птолемей. Его лицо досадливо искривилось. — Ничего, с помощью богов я скоро буду далеко отсюда.
— И я, с божьей помощью… Видит ли нас, поэтически выражаясь, покойный Александр?
— Если верить Гомеру, видят только непогребенные… Он не уйдет, как простой смертный, — сказал Птолемей и, скорее для себя, добавил: — Со своей стороны, я сделаю что смогу в этом плане.
Настало время новому царю занять свое освященное вековыми традициями место. Справа от Соратников. Его лошадь держали наготове. Да и его самого хорошо подготовили. Лично отрепетировавший с Филиппом весь ход ритуала Пердикка теперь скрипел зубами, стараясь не потерять самообладание.
— Государь, армия ждет тебя. На тебя же все смотрят. Нельзя, чтобы воины видели тебя плачущим. Ты их повелитель! Государь, успокойся. Это была всего лишь собака.
— Это был Эос! — Лицо Филиппа пылало, слезы ручьями бежали по бороде. — Мы с ним дружили! Мы играли с ним, перетягивали канат. Александр говорил, что он достаточно сильный. Он мог постоять за себя. И он знал меня!
— Да-да, я понимаю, — сказал Пердикка. Птолемей прав. Александру следовало придушить братца. Большинство зрителей ожидало, что царь примет участие в параде, но ситуация по всем приметам складывалась тревожная. — Однако, государь, его выбрали боги. Теперь уже все позади. Успокойся.
Подчиняясь человеку гораздо более властному и внушительному, чем Мелеагр, Филипп вытер глаза и нос уголком своего красного плаща и позволил слуге подсадить себя на спину лошади, покрытую богато расшитым чепраком. Кобыла, испытанный ветеран парадов, спокойно повторяла все, что делали остальные животные. Филипп с удивлением заметил, что никто не ведет ее в поводу.
Войска ждали завершения обряда; послышался сигнал трубача к началу исполнения благодарственного пеана.
Пердикка вместе с царем повернулись к выстроившимся за ними командирам подразделений.
— Вперед! — прозвучала команда. — Тихим шагом!
Но вместо трубачей неожиданно заиграли флейтисты. Они грянули что-то походное, и конница тронулась с места. Ровные и блестящие шеренги плавно и четко двигались вперед точно так же, как двигались они в течение всех этих фантастических лет на триумфальных парадах в Мемфисе, Тире, Таксиле, Персеполе и даже здесь, на этом вот поле. Впереди ехал Пердикка, и опытная кобыла осторожно несла с ним рядом царя.
Ряды пехотинцев, застигнутых врасплох таким маневром, встревоженно зароптали. Проявилась разболтанность, вызванная длительным ослаблением дисциплины. Копья уже торчали вкривь и вкось, вразнобой. Это были легкие парадные копья, а не длинные основательные сариссы, и копьеносцы вдруг почувствовали себя безоружными. Надвигающаяся конница выглядела не по-парадному грозно. Очень внушительно. Неужели в сценарии представления произошла какая-то путаница? Такие вещи, прежде немыслимые, теперь стали обычными. Под командованием Мелеагра боевой дух армии пошел на убыль, устойчивые наработки расшатались, местами практически сойдя на нет.
Пердикка отдал какой-то приказ. Левый фланг и центральная часть конницы остановились; правый царский фланг продолжил движение. Пердикка наклонился к Филиппу:
— Когда мы остановимся, государь, надо будет кое-что сказать. Ты помнишь что?
— Да! — пылко ответил Филипп. — Я должен сказать…
— Тише, государь, не сейчас. Начнешь после того, как я скомандую: «Стой!»
Стройными рядами нарядные царские конники двигались вперед, и, когда расстояние между ними и пехотинцами сократилось до пятидесяти футов, Пердикка приказал им остановиться.
Филипп поднял руку. Он уже успел привыкнуть к новой послушной лошади. Надежно сидя на покрытом узорами чепраке, громким и неожиданно звучным голосом, удивившим даже его самого, он крикнул:
— Выдать зачинщиков!
Наступила ошеломленная тишина. Пехотинцы оцепенели. Это сказал их собственный, избранный ими царь Македонии. Первые ряды сначала скептически усмехнулись, увидев, что его по-детски напряженное лицо выражает лишь отчаянное желание хорошо выполнить выученное задание, а потом поняли наконец, кого же они избрали.
По солдатским рядам вдруг пронеслись громкие, призывающие к сопротивлению возгласы. Они исходили от главных приспешников Мелеагра. Их голоса резко выделялись из общего смутного гомона как своей звонкостью, так и малочисленностью.
Постепенно (поначалу, казалось, почти случайно) вокруг них стало образовываться пустое пространство. До солдат, поддерживавших смутьянов, стало, видимо, доходить, что им самим ничто особо не угрожает. И кто же на самом деле повинен во всем, что произошло? Кто, в сущности, навязал им этого пустоголового царя, готового плясать под дудку любого наставника? Они вмиг забыли о простом копьеносце, который первым выкрикнул имя сына Филиппа; они помнили только Мелеагра, завернувшего этого идиота в царскую мантию и пытавшегося осквернить тело Александра. Почему кто-то еще должен расплачиваться за то, что натворил Мелеагр?
Пердикка сделал знак глашатаю, и тот подъехал к нему со свитком в руке. Хорошо поставленным зычным голосом глашатай зачитал имена тридцати главных приспешников Мелеагра, но имя самого Мелеагра не прозвучало.
Достигнув вожделенного звания полководца, он стоял во главе правофланговой фаланги, чувствуя себя выброшенной на берег рыбой, которую, учитывая стремительно начавшийся отлив, уже не может спасти никакая случайно набежавшая с моря волна. Его противники, конечно, только и ждали, что он рванется вперед, бросая вызов вероломству Пердикки, но Мелеагр не стал лезть на рожон. Он застыл, точно отлитая в бронзе статуя, обливаясь холодным потом под раскаленным диском вавилонского солнца.
