Джеймс Купер - В Венеции
Наконец, черная точка показалась на волнах, и мелодичные звуки отдаленной песни разнеслись по лагунам. Это пел человек на барке. Мотив был хорошо известен всем рыбакам и гондольерам, и особенно тому, кто ее слушал в этот момент.
Гондольер сделал несколько сильных ударов весла и очутился рядом с баркой.
— Ты сегодня рано выехал на рыбную ловлю, Антонио, — сказал гондольер, переходя в барку старого рыбака, — а другие на твоем месте, после свидания с Советом Трех, долго не могли бы уснуть.
— Нигде рыбак не может так свободно беседовать с своей совестью, Джакопо, как здесь, на лагунах. Но с некоторого времени я так был занят мыслью о моем внуке, что забыл про все остальное, даже про еду. А если я ужу теперь, в необычный час, так это оттого, что человек не может жить одним горем.
— Я думал о твоем положении, Антонио; вот возьми эту корзину, здесь есть кой-что, чтобы поддержать твою жизнь и восстановить твою бодрость; вот далматский хлеб, вино из южной Италии и винные ягоды с Востока; поешь и соберись с силами, — сказал браво, вытаскивая корзину из своей гондолы.
Рыбак кинул завистливый взгляд на корзину с едой, но не выпустил удочки.
— Это ты сам от себя принес мне, Джакопо? — спросил он.
— Антонио, прими это от человека, который уважает тебя за твою честность и храбрость.
— И все это куплено на его заработанные деньги?
— Иначе не может и быть, ведь я не побираюсь по городу. Так ешь скорей, поверь, все я предлагаю тебе от чистого сердца.
— Убери эту корзину, Джакопо, и не искушай меня, это выше моих сил.
— Почему ты не хочешь поесть?
— Я не могу питаться тем, что стоит пролитой крови…
Протянутая рука Джакопо упала, как-будто пораженная молнией. Антонио взглянул на собеседника и, несмотря на всю твердость своих убеждений, смутился под гордым взглядом Джакопо.
— Я сказал так, Джакопо, потому что привык говорить то, что думаю. Но поверь мне, я так говорю не из ненависти, а из жалости к тебе; после моего внука я более всех жалею тебя.
Браво ничего не ответил и тяжело вздохнул.
— Джакопо, — продолжал рыбак заботливым тоном, — не сердись на меня за то, что я тебе сказал. Жалость бедного и страдающего не похожа на презрение богатого и знатного человека. Твоя печаль мне дороже твоей радости.
— Перестань, старик, и ешь безбоязненно: все это было куплено на честный заработок.
— Не надо, Джакопо. Мы, рыбаки, привыкли ложиться без ужина.
Браво перестал настаивать на своей просьбе. Приняв обратно корзину, он задумался над тем, что произошло.
— Неужели ты только для этого и ехал сюда? — спросил Антонио, желая смягчить свой отказ.
Этот вопрос, казалось, напомнил браво причину его поездки. Он поднялся и внимательно огляделся кругом. Он вглядывался больше в сторону города. Невольная дрожь выдала его удивление и испуг.
— Посмотри, там, кажется, военная лодка? — спросил он поспешно, протягивая руку в сторону города.
— Да, пожалуй, правда. Это не могут быть рыбаки: час еще ранний; но с некоторого времени ловля стала очень неудачной, да еще вчерашний праздник отвлек многих от работы. Так уж положено, что бедные работают, а патриции едят.
Браво тихо опустился на скамью и беспокойно посмотрел в лицо своего спутника.
— Ты уж давно здесь, Антонио?
— Не больше часа. Помнишь, когда нас отпустили из замка, я тебе рассказал о моей бедности. Обыкновенно это место считается самым лучшим для рыбной ловли, а вот сегодня я понапрасну бьюсь здесь. Да, голод не тетка, но и его приходится переносить, как и другие страдания… Джакопо, ты привык к обращению патрициев, которые меня допрашивали. Как ты думаешь, послушаются они рассудка? Надеюсь, я не повредил моему делу тем, что говорил с ними откровенно, как с людьми, имеющими сердце?
— Сенаторы не имеют его. Ты не представляешь себе ясно душевного склада этих патрициев. В тесной беседе они в лучших выражениях будут отзываться о человечестве и о справедливости. Но когда они собираются вместе, чтобы защищать интересы своего Марка, то делаются бесчувственнее камня и бессердечнее зверя.
— С тобой сегодня тяжело говорить, Джакопо. Мне не хочется быть несправедливым даже к тем, кто мне выказал несправедливость. Сенаторы тоже люди и имеют человеческие чувства.
— Антонио, ты сам много страдал, поэтому чересчур снисходителен к другим. Сенаторы не умеют жалеть: их детей не берут в гребцы на галерах, их надежды не бывают обмануты законами неумолимого господина, им не приходится плакать от развращения их детей, осужденных жить с отбросами общества.
— Джакопо, люди разные: один велик, другой мал, этот силен, а тот слаб; есть люди очень честные, есть подлые.
— Послушай, Антонио, что я тебе скажу: ты их оскорбил своим разговором, и ты в опасности в Венеции. Они все простят, кроме жалоб на их несправедливость.
— Неужели они захотят повредить человеку, который ищет своего ребенка?
— Если бы ты был какой-нибудь патриций, лицо с положением, то они потихоньку подкопались бы под твое богатство и репутацию, прежде чем ты мог бы стать опасным их системе. Но так как ты беден и слаб, то они уничтожат тебя без всяких церемоний… Посмотри, а лодка-то сюда подвигается очень быстро. Вид ее и движения мне что-то подозрительны.
— Да, это не рыбацкая лодка; она с каютой, и на ней несколько гребцов.
— Это правительственная гондола! — воскликнул Джакопо, поднимаясь и прыгая в свою гондолу. Подумав немного, он добавил:- Антонио, нам лучше расстаться.
— Твои опасения вполне естественны, — ответил рыбак спокойным голосом. — И мне жаль, что ты имеешь причины бояться. Бедный Джакопо!
— Антонио, снимайся скорее с якоря. Я знаю эту гондолу. Люди на ней лживы, как демоны… Но мне больше нельзя с тобой оставаться, я удаляюсь.
Гондола продолжала приближаться и привлекла к себе внимание старика. Джакопо въехал в блестящую полосу лунного света, которая, ослепляя глаза, мешала различить, что находилось на ее протяжении. Когда рыбак увидел, что браво исчез, он улыбнулся и вздохнул свободнее.
— Пусть они подъехали бы ко мне, — прошептал он. — Тогда у Джакопо было бы больше времени, чтоб скрыться. Должно быть, бедняга, оставив замок, успел нанести еще удар кинжалом, и теперь Совет не хочет больше ему прощать…
Антонио замолчал, потому что казенная гондола с шумом остановилась около его лодки, человек из гондолы перешел к нему, и гондола мгновенно, отъехав на некоторое расстояние, остановилась неподвижно.
Ночь была светлая, и рыбак мог разглядеть одежду и внешность босого кармелита. Монах казался сильно смущенным быстротою всего происшедшего. И еще большее смущение и удивление выразились на его поблекшем лице, когда он увидел перед собой в лодке седого, смиренного старика.
