Зинаида Шишова - Приключения Каспера Берната в Польше и других странах
…Исповедь пришла к концу. Сняв с головы юноши плат и осенив его крестным знамением, патер, произнеся по-латыни слова отпущения грехов, дал Збигневу облобызать крест и руку. Потом святой отец добавил проникновенно:
– Ступай и не греши больше! Забота твоя о заблудших друзьях радует меня, сын мой. А то, что ты пел с ними эту песню, я считаю скорее признаком удальства, но отнюдь не крамолы, как ты думаешь. Может быть, и полезно напомнить господам магнатам, что не всегда им так легко все сходило с рук, как нынче. Дело происходило полвека назад, а видишь, в народе помнят, как горожане расправились с магнатом Анджеем Тенчинским[27] только за то, что тот в порыве гнева зарубил на месте оружейника. Должен, однако, тебя успокоить: и мы когда-то в бурсе орали эту песню, чтобы позлить отцов наставников. Однако сейчас господа студенты должны быть много осмотрительнее, чем в дни моей молодости, – продолжал отец Арнольд. – Тогда, я помню, мы часто заводили драки, одни – защищая честь схоластов, другие – вступаясь за гуманистов, и расходились с разбитыми в кровь носами. На этом дело и кончалось. А сейчас слишком много развелось вокруг злопыхателей, и ты, пожалуй, прав: невинная студенческая гульба может быть сочтена отцами академиками за бунт против установлений Краковского университета… Ведь за это же, если я правильно тебя понял, и был изгнан твой друг Каспер Бернат?
– Да, – ответил Збигнев печально. – И теперь я начинаю думать, что пострадал он не напрасно… То есть он-то ни в чем не был виноват, но зря покрывал своих коллег. То, что я услышал от моих друзей Стаха и Генриха, заставляет меня усомниться, вправе ли я считать их друзьями… Подумать только, «простые деревенские хлопцы», как их называет отец декан, а до чего договорились! А ведь Каспера исключили потому, что он взял на себя их вину! Я по дороге сюда заехал в Лидзбарк, но Каспера уже не застал…
– Опять могу тебя успокоить, сын мой, – сказал патер проникновенно, – разговоры, которые твои товарищи вели у себя в келье, в точности походят на те, что уже сотни лет ведутся в кельях студентов. А потом молодые люди получают звания бакалавра, лиценциата, доктора и забывают о юношеских бреднях… И пускай не беспокоит тебя то, что лучший друг твой Каспер Бернат подпал под влияние каноника Коперника, – продолжал патер Арнольд. – Коперник человек чистой жизни, большой ученый и плохо влиять на Каспера не станет. Носятся, правда, слухи, что каноник собирается опровергать учение Птолемея, но я никогда этому не поверю. Опровергать учение Птолемея – это означает расшатывать самые основы католической церкви. Это мог бы сделать только враг господа бога нашего. К тому же Каспер, как ты говоришь, уехал? Он оставил тебе письмо?
– Нет, – ответил Збигнев. – И, главное, не написал даже Митте Ланге, а они ведь помолвлены!..
– Да, да, – перебил его прелат. – Не будем, однако, в мирской беседе повторять то, что было предметом исповеди.
Поэтому Збигнев долго колебался, перед тем как задать своему духовному отцу мучающий его вопрос. Наконец он все-таки решился:
– Мысли мои, очевидно, так долго были заняты Каспером, что он стал мне всюду чудиться… Вот этот образ святого Кристофора…
– Да, я слушаю тебя, сын мой, – сказал патер Арнольд с большим интересом.
– Да простит мне святая троица, но святой Кристофор на иконе точь-в-точь Каспер Бернат… – И, придвинув к себе еще пахнущий свежей краской холст, Збигнев продолжал задумчиво: – Нет, нет, мне не мерещится, и волосы у святого такие же рыжие… Это безусловно Каспер Бернат!
– Возможно ли быть таким рассеянным! – воскликнул отец Арнольд смущенно. – Этот образ или, возможно, портрет тебе прислал из Лидзбарка именно Каспер Бернат, а доставил его сюда слуга бургомистра Тешнера. Теперь я все понял: отец Миколай Коперник мнит себя медиком, астрономом, политиком, воином… Теперь открылся еще один его талант – он пробует себя и в живописи. Так, ты говоришь, в портрете хорошо передано сходство с Каспером Бернатом? Может быть, действительно отцу Миколаю следовало бы заниматься живописью, а не астрономией и не делами вармийского диацеза?
«Вылитый Каспер, ну как есть Каспер!» – бормотал Збигнев про себя.
– Вот и разгадка тайны, – продолжал патер. – Это, конечно, каноник Миколай написал портрет твоего друга, не постеснявшись придать ему позу, в какой обычно иконописцы изображают святого Кристофора. Теперь так принято у господ художников! – добавил прелат с гневом. – Подружек своих они пишут в виде святой Цецилии или даже матери господа бога нашего!.. Кто там? Войдите!
Вошли тот же рыцарь фон Эльстер и бургомистр Тешнер, которого Збигнев уже видел в замке. Слуга его однажды оказал студенту услугу, доставив его письмо в Лидзбарк.
– Исповедь до сих пор еще не закончена! – воскликнул фон Эльстер. – Отпусти же наконец этого молодого грешника!
Ощутив запах вина, немедленно распространившийся по комнате, Збигнев понял, почему на этот раз рыцарь говорит об исповеди в таком неподобающем тоне. Чтобы не нарушать своего благостного настроения, юноша, низко поклонившись, направился к выходу.
– Герр студиозус, – догнал его окрик фон Эльстера, – возьмите же свой подарок. Вот герр бургомистр уверяет, что двоюродный братец его, каноник Коперник, добился большого сходства с вашим другом… Он сказал что-нибудь? – повернулся Эльстер к отцу Арнольду.
Збигнев заметил предостерегающий жест бургомистра Тешнера и, в спешке забыв о подарке Каспера, поторопился закрыть за собой дверь. Ему и не хотелось вникать, о чем здесь шла беседа. «Как мало еще подготовлен я к тому, чтобы отречься от всего земного перед вступлением в орден псов господних![28] – думал он с раскаянием. – Может быть, отец и прав: не получится из Суходольского ни ксендза, ни монаха… Вот только что я исповедался в своих грехах, а где же эта благодать, нисходящая на человека?! Я уже в душе своей грешу снова. Эти люди, очевидно, не считают меня достойным участвовать в их беседе, а я, вместо того чтобы принять это со смирением, чуть не хлопнул изо всех сил дверью, уходя… Бедный отец Арнольд, уж он-то никак не в ответе за действия пьяного бургомистра и рыцаря… Все-таки нехорошо, – подумал он угрюмо, – что подданные польского короля, на польской земле, обращаясь друг к другу, называют собеседника не «пан», а «герр». Впрочем, я придираюсь: фон Эльстер – подданный магистра Тевтонского ордена, и земля, на которой я сейчас нахожусь, тевтонская… А бургомистр Тешнер, конечно, умнее меня и не считает нужным вступать в спор с рыцарем, который сейчас находится явно под действием винных паров».
