Саймон Скэрроу - Орел и Волки
Катон, однако, предпочел бы взять колесничих живыми.
— Сдавайтесь! — крикнул он вожаку, указывая на землю. — Бросайте оружие!
Ответом был плевок и неразборчивое, но вполне распознаваемое ругательство. Атребаты расценили это как достаточный предлог для атаки и алой волной устремились вперед, увлекая Катона с собой. Бедриак, оглашая округу устрашающим боевым кличем, не отставал от него ни на шаг. Могучий вожак дуротригов с поразительной ловкостью и силой орудовал тяжелым двуручным мечом: первому, ринувшемуся на него атребату он раскроил щит, отрубив заодно державшую его руку, и вспорол брюшину. Эта потеря была не единственной: маленький отряд дуротригов отбивался ожесточенно, и еще несколько не защищенных латами атребатов пало у вражеских ног, но исход схватки ни у кого не вызывал сомнений. Дуротриги падали один за другим, раненых добивали. Наконец на ногах остался лишь окровавленный, обессиленный, но не сломленный предводитель.
Катон вышел вперед, поднял щит и изготовил меч для удара. Противник смерил худощавого римлянина презрительным взглядом, фыркнул и, как и предполагалось, занес свой огромный меч, чтобы разрубить надвое наглеца. Но прежде чем это произошло, Катон прыгнул вперед и подкатился кубарем врагу под ноги: исполин, потеряв равновесие, грянулся оземь прямо у стоп Бедриака. Охотник с торжествующим ревом, заглушившим хруст кости, вогнал свой короткий меч во вражеский череп. Дуротриг дернулся и затих.
Катон еще только поднимался с земли, а Бедриак уже принялся рубить толстую шею мертвого вожака. Это было нелегким делом, и юноша отвел глаза в сторону. Голова у него кружилась, он устал так, что каждый вздох давался ему с напряжением. Когда молодой центурион наконец оглянулся, то увидел, что Бедриак пытается привязать свой трофей за косички к поперечине боевого символа Волчьей когорты.
— Нет! — в отчаянии взвыл Катон. — Только не к древку! Оставь в покое штандарт!
ГЛАВА 12
Весть о победе разнеслась по грязным улочкам Каллевы буквально в то же мгновение, как только посланный Макроном взволнованный гонец доставил известие о ней Верике. И когда две когорты атребатов приблизились к главным воротам, их уже дожидалась радостная, ликующая толпа. Появление воинов было встречено возгласами восторга, причем самого неподдельного, ибо коварные и жестокие дуротриги были подлинным бедствием для страны атребатов, а вот теперь, впервые за долгое время, им наконец-то пустили по-настоящему кровь. Конечно, по большому счету произошедшее являлось скорее рядовой стычкой, чем полноценным сражением, но для отчаявшихся людей был важен сам факт разгрома извечных мучителей, а не его масштаб. За колонной приближавшихся к городу победителей на небольшом расстоянии следовал присоединившийся к ним наутро обоз, тот самый, какой дуротриги хотели разграбить, не ожидая, что это намерение приведет их к гибели.
Впереди строя Вепрей гордо вышагивал центурион Макрон. Несмотря на свои всегдашние крайне скептические высказывания в адрес местных вояк, он не мог не признать, что со своей задачей эти парни все же справились, и довольно достойно, уж во всяком случае, для людей, всего лишь с месяц назад являвшихся обыкновенными земледельцами и не державших в руках ничего грознее мотыги. И вот теперь, впервые попробовав крови, они наконец заслуживали его сдержанного одобрения. Налетчики были уничтожены почти полностью, ускользнуть после наступления ночи вниз по реке посчастливилось лишь немногим. Пленных набралось где-то около полусотни: командирам-римлянам с трудом удалось прекратить резню и вырвать их из рук своих подчиненных, вдруг воспылавших желанием разжиться трофеями в виде человечьих голов. Ну а уж к обнаружившимся среди врагов соплеменникам, пусть и немногочисленным, атребаты были особенно беспощадны, из них удалось спасти только жалкую горстку.
Эти люди сочли союз Верики с Римом проявлением постыдного малодушия и покинули свое племя, дабы поддержать Каратака в справедливой, по их мнению, войне за утраченную свободу и попранную чужеземцами славу всех кельтских народов. Пленники с петлями на шеях и со связанными сзади руками, соединенные одной веревкой, молчаливо брели, едва таща ноги, между двумя когортами победителей. Сам Макрон с удовольствием продал бы их поджидавшим в Каллеве работорговцам, но, будучи реалистом, понимал, что, скорее всего, горожане потребуют кровавой расправы. Это весьма удручало практичного центуриона: зачем убивать людей почем зря, если на рынках Галлии за здоровых рабов дают очень хорошую цену?
Может, удастся убедить Верику бросить на потеху толпе только раненых или слабых и спасти самых крепких к вящей выгоде для себя? Макрон вздохнул и обернулся к Тинкоммию, шедшему рядом и с торжественным видом высоко воздевавшему над собой вызолоченную голову вепря.
— Прием что надо, — заметил центурион, кивнув в сторону толпы у ворот.
— Чернь всегда готова приветствовать что угодно.
Макрон не удержался от улыбки, услышав столь циничное заключение из уст еще мало чего повидавшего человека.
— Слушай, слетай-ка к Катону, спроси, не хочет ли он перебраться вперед? Почему бы нам не принять первые почести вместе?
Тинкоммий покинул строй и побежал назад вдоль колышущейся стены красных щитов, не обращая внимания на добродушные шутки своих сотоварищей по когорте. Добежав до младшего центуриона, шедшего во главе Волчьей колонны, принц кивнул Бедриаку и пристроился рядом.
— Центурион Макрон спрашивает, не хочешь ли ты примкнуть к нему на входе в город?
— Нет.
— Нет? — поднял бровь Тинкоммий.
— Поблагодари его, но думаю, будет гораздо правильней, если я вступлю в Каллеву с моей когортой.
— Он считает, что ты заслуживаешь чествования не меньше, чем он.
— Как и все наши люди.
То, что Макрону хочется насладиться моментом своего торжества, Катон находил вполне естественным, но при нынешних обстоятельствах политически неразумным.
— Передай центуриону Макрону мою признательность, но я войду в Каллеву со своими людьми.
— Хорошо, командир, — пожал плечами Тинкоммий. — Как тебе будет угодно.
Катон покачал головой. Важно, чтобы Верика и атребаты восприняли эту победу как свою собственную. А римлянам сейчас не стоит выпячиваться, ублажая свое честолюбие, хотя, конечно, очень заманчиво ощутить себя триумфатором, пусть даже на миг. Но следовало учитывать и другое: эта победа далась легко. Враг проявил беспечность, потому что привык разорять земли мирных соседей, не встречая отпора, он рассчитывал поживиться и спокойно уйти восвояси. До сих пор дуротриги успешно ускользали от римлян и без труда подавляли жалкие попытки сопротивления со стороны местных селян, что притупило их бдительность. Но одно дело громить неприятеля в заведомо проигрышном для него положении, и совсем иное встретиться с сильным и беспощадным врагом, не ошеломленным внезапным нападением из засады, а готовым к ожесточенному длительному сражению. Не лишатся ли тогда эти еще слабо владеющие боевыми приемами парни только что обретенной уверенности, надолго ли хватит им нынешнего воодушевления? На поле брани будет не до похвальбы. Гордыня выветрится, во рту пересохнет, холодная хватка ужаса сдавит сознание, выпуская на волю все темные страхи, терзающие перед битвой бойцов.
