Гэри Дженнингс - Путешественник
— Да, Марко, есть, и я благодарен тебе за то, что ты вызвался. Хотя теперь империя Сун стала Манзи и превратилась в часть Монгольского ханства, но в нашу казну пока еще не было пожертвовано никаких денег. Недавно умерший министр финансов уже успел набросить сеть Ortaq на все это государство и к настоящему времени должен был выловить оттуда богатый улов. Поскольку он этого не сделал, причем косвенным образом по твоей вине, то, полагаю, будет даже справедливо, если ты займешься взиманием дани вместо него. Ты отправишься в столицу Манзи Ханчжоу и учредишь там систему сбора налогов, которая удовлетворит нашу имперскую казну и станет не слишком обременительной для местного населения.
Такого поворота событий я никак не ожидал и потому возразил:
— Но, великий хан, я не имею ни малейшего представления о сборе налогов.
— Ну, тогда назови это как-нибудь по-другому. Бывший министр финансов именовал сие пошлиной на торговые сделки. Ты можешь называть это податью или обложением — или добровольно-принудительными пожертвованиями, как хочешь. Я не прошу тебя обескровить этих только что присоединенных к нам подданных. Однако надеюсь получить большое количество дани с каждого человека, с каждого дома во всех провинциях Манзи.
— И как велико там население? — Я уже жалел о своей инициативе. — И какое количество дани вы сочтете приличным?
Хубилай сухо произнес:
— Полагаю, ты сам сможешь произвести подсчеты, когда прибудешь туда. И не беспокойся: если мне вдруг покажется, что дани мало, я сразу дам тебе знать. Ну, хватит стоять здесь и разевать рот, как рыба. Ты попросил дать тебе поручение. Я дал его тебе. Все необходимые документы, где будут оговорены предписания и твои полномочия, подготовят к твоему отъезду.
Я отправился в Манзи почти с таким же чувством, как и на войну в Юньнань. Я не мог знать тогда, что проведу в этих далеких землях самые свои счастливые и благополучные годы. В Манзи, как и в Юньнане, я успешно справился с возложенной на меня миссией и снова заслужил одобрение Хубилай-хана, а заодно и стал, совершенно на законных основаниях, богатым — причем нажил богатство сам, а не просто как совладелец Торгового дома Поло. Мне также там доверили и другие поручения, и я их тоже успешно выполнил. Однако, когда я теперь говорю «я», надо читать «мы с Ху Шенг», потому что Безмолвное Эхо стала отныне моей верной спутницей в путешествиях, мудрым советником и преданным товарищем; без нее я не смог бы ничего добиться за все эти годы.
В Священном Писании говорится, что Бог, решив, что нехорошо мужчине оставаться в одиночестве, сотворил из его ребра женщину. Уж не знаю, насколько Адам с Евой не были похожи друг на друга, но мы с Ху Шенг физически отличались очень сильно, за что я не переставал благодарить Создателя. Однако лучшей спутницы жизни и желать было нельзя, ибо, если говорить начистоту, Ху Шенг абсолютно всем превосходила меня: спокойным нравом, нежностью сердца, мудростью — именно мудростью, а не простой сообразительностью.
Даже если бы она осталась рабыней и просто служила бы мне или стала бы моей наложницей, то и тогда Ху Шенг была бы ценным и желанным дополнением к моей жизни, ее украшением, предметом восхищения. Эта женщина обладала красотой, на которую стоило посмотреть, в любви она доставляла мне несказанное удовольствие и вообще вокруг себя распространяла пылкую радость. Может показаться невероятным, но общаться с ней было сплошным удовольствием. Как однажды заметил мне принц Чимким, разговоры в постели — это самый лучший способ выучиться языку; это было верно и для языка знаков и жестов, и, несомненно, любовная близость сделала наше совместное обучение более быстрым, причем изобретенный нами язык все более совершенствовался. Когда мы приноровились к этому способу общения, я обнаружил, что реплики Ху Шенг были полны здравого смысла и остроумия. В конечном счете, Ху Шенг была слишком привлекательной и талантливой, чтобы занимать какое-либо подчиненное положение, как большинство женщин, которые от души радовались, что таким образом приносят посильную пользу.
То, что Ху Шенг была лишена слуха, заставило обостриться все ее остальные чувства. Она видела, чувствовала, обоняла или каким-то иным образом обнаруживала то, что оставалось незамеченным мной, и она могла заставить меня это заметить, так что я постигал больше, чем раньше. Совсем простой пример: иногда Ху Шенг вдруг убегала от меня во время прогулки и мчалась к тому, что мне лично казалось всего лишь какой-то кучей сорняков вдалеке. Она становилась на колени, срывала что-то, напоминающее сорняк, и приносила мне показать цветок, который еще не дал даже бутонов; она ухаживала за этим побегом, пока он не раскрывался и не становился красивым.
Однажды, в самые первые дни, когда мы еще только изобретали наш язык, мы весь день провели в одном из тех садовых павильонов, где придворный инженер чудесным образом пустил по трубам воду, чтобы она издавала звуки флейты под свесом крыши. Я весьма неуклюже пытался объяснить Ху Шенг, как это работает, хотя и предполагал, что глухонемая девушка не имеет ни малейшего представления, что такое музыка; я размахивал руками всякий раз, когда начинало раздаваться это тихое журчание. Ху Шенг мило кивнула головкой; я подумал, что она притворилась, будто бы все поняла, и благодарит меня. Но затем она поймала мою руку и приложила ее к одной из резных колонн; удерживая ее на месте, она сделала мне знак сидеть тихо. Я пришел в недоумение и по наивности своей развеселился, хотя и сделал, как она сказала. Через мгновение я с огромным удивлением понял, что ощущаю очень, очень слабую вибрацию, которую производила флейта у нас над головами, — звук шел сверху вниз внутри дерева, до того места, к которому я прикасался. А ведь девушка и впрямь показала мне безмолвное эхо. Ху Шенг была способна уловить эту неслышную музыку и наслаждаться ее ритмом — возможно, даже лучше меня, — такими нежными были ее руки и кожа. Такие необычные способности Ху Шенг были неоценимы для меня во время путешествия, работы и во время общения с другими людьми. Это особенно ярко проявилось в Манзи, где ко мне, естественно, относились с недоверием, как к посланцу завоевателей, и где мне приходилось иметь дело с обиженными бывшими господами, алчными торговыми старейшинами и сопротивляющимися наемниками. Так же как Ху Шенг могла разглядеть цветок, которого не видели другие, точно так же она могла почувствовать мысли, чувства, мотивы и намерения человека. Она раскрывала их мне: иногда — наедине, иногда — прямо, когда этот человек сидел и вел со мной беседу, и во многих случаях это давало мне значительное преимущество. Но еще чаще мне помогало то, что она просто сидит рядом. Мужчины в Манзи, как знатные, так и простые, не привыкли к тому, чтобы женщины присутствовали на деловых встречах. И окажись моя Ху Шенг обычной женщиной — вечно жалующейся, болтливой, резкой, — возможно, они бы и стали меня презирать как неотесанного варвара или евнуха, которого держат под каблуком. Но Ху Шенг становилась таким очаровательным и изысканным украшением любой встречи (и, к счастью, она была такой молчаливой), что каждый мужчина старался вести себя утонченно и говорить как можно более благородно. Он принимал всевозможные позы и ходил с важным видом, чтобы произвести на нее впечатление, но каждый раз — я точно это знаю — уступал моим требованиям, соглашался с моими наставлениями или же отдавал мне самую лучшую сделку только для того, чтобы заслужить одобрительный взгляд Ху Шенг.
