Белый ягуар - вождь араваков. Трилогия - Фидлер Аркадий
Еще раньше, много недель назад, я заметил, что оба моих товарища — существа отнюдь не темные и невежественные. Когда я стал присматриваться к ним внимательней и ближе, мне начали открываться в них те же черты и качества, которые присущи и нам, европейцам. Юные индейцы подвержены были тем же эмоциям, что и я, испытывали такие же огорчения и радости, так же остро отзывались на всякую несправедливость и чтили те же достоинства и качества, какие и у нас принято считать заслуживающими уважения.
А я-то пытался было превратить их в Пятниц, в безропотных и верных слуг. Какое заблуждение! Они воспротивились этим поползновениям, они не хотели превращаться в слуг, они не уступили мне, но, когда пришла пора тяжких испытаний, они, как самые верные друзья, не колеблясь, спасли мне жизнь, рискуя при этом своей собственной.
Меня охватывал стыд за то, что я до сих пор так несправедливо судил об индейцах, мне было совестно за моих английских соплеменников там, на севере. С каждым днем я все отчетливее осознавал то зло, какое белые колонизаторы несли туземным народам. Я твердо решил, что если когда-нибудь вернусь к цивилизованным людям, то приложу все силы, чтобы открыть им глаза на правду и пробудить их совесть, рассказав о незаслуженно трагичной судьбе индейцев. Я решил в будущем углубить свои познания, овладеть писательским мастерством и попытаться описать свои нынешние впечатления, с тем чтобы представить моих краснокожих друзей в истинном свете, так, как они того заслуживают.
Арнак оправился от ран значительно раньше, чем я. Теперь он часто ходил на охоту вместе с Вагу рой, но при этом не забывал о главном: о постройке плота. Ведь предстояло столько дел! И весла, и парус, и руль, и уключины для весел, не говоря уже о самом плоте. Одним словом, работы впереди — непочатый край.
Из головы у меня не выходила одна мысль. После несчастья, постигшего нас в схватке с ягуаром, я, как говорится, обжегшись на молоке, стал дуть на воду. Почувствовав себя лучше, я в один из дней подозвал к себе юношей и вернулся к разговору на тему, которой мы касались и раньше, когда еще только назревал вопрос о схватке с ягуаром.
— Если бы во время нападения ягуара у нас был запас стрел с отравленными наконечниками, — сказал я, — справиться с хищником для нас не составило бы труда.
— Это правда, господин! — согласились индейцы.
— А кто знает, что ждет еще нас впереди, — продолжал я. — Доберемся мы до Большой земли. Там нас будет подстерегать немало опасностей. У нас должны быть отравленные стрелы! И чем быстрее, тем лучше!
— Значит, другую работу отложить? — спросил Арнак.
— Может, и отложить. Вы говорили, что яд надо варить несколько дней, пока он обретет силу? Не будем тогда терять время. Вы готовы идти?
— Да, господин.
Они собрались уходить. Я задержал их. У меня было к ним еще одно дело. Общие радости и горести, и особенно последняя схватка с ягуаром, необыкновенно нас сблизили.
— Послушайте, отчего вы все время обращаетесь ко мне: «Разрешите, господин», «Нет, господин», «Да, господин»? Мне это не нравится. Мы друзья, и я для вас не господин.
Они были несколько озадачены. Арнак в замешательстве не знал, куда деть свои руки, в которых держал Наполовину обструганное весло. Лицо его покраснело.
— Ну как, договорились? — спросил я.
— Да… господин! — ответил он робко и, заметив свою оплошность, рассмеялся.
— Ян, Ян! — воскликнул я, шутливо погрозив пальцем.
Вагура встал между нами и, тыча поочередно в каждого пальцем, словно представляя нас друг другу, начал повторять:
— Вагура, Арнак, Ян!.. Ян, Арнак, Вагура!
Ядовитые лианы в эту пору плодоносили, и юноши, соблюдая всяческие меры предосторожности, собрали целую корзину их плодов, похожих на терн. Поначалу их варили в горшке, а потом, когда отвар начинал густеть, его переливали в каменную чашу и, накрыв черепашьим панцирем, продолжали греть на медленном огне. Затем в загустевший совсем отвар грязно-зеленого цвета погружали на несколько часов пучки стрел. Высохнув, стрелы готовы были к применению.
Результаты их испытаний превзошли все ожидания. Большая птица, похожая на индейку, лишь слегка подраненная, пробежала всего несколько шагов и упала как подкошенная. Мгновение еще она конвульсивно подергала ногами и тут же издохла.
— Вот это да! Действует молниеносно! — поразился я. — А сколько времени яд на стрелах сохраняет силу?
— Много лун, — ответил довольный Арнак.
Наконечники стрел, одинаково опасные как для зверей, так и для нас, мои друзья держали завязанными в мешочках из заячьих шкурок.
К этому времени я начал понемногу вставать и, хотя был еще слаб, пытался помогать при некоторых не особенно тяжелых работах. Еще через месяц не только зажили раны, но ко мне почти полностью вернулись прежние силы. Правда, на груди и на левой руке остались глубокие шрамы.
За ноябрем, изобиловавшим ливнями, наступил более сухой декабрь. С началом января совсем распогодилось. Солнце стало клониться к югу и хотя изрядно припекало, но уже не палило таким зноем, как в предыдущие месяцы, когда стояло в зените.
Приготовления к отплытию были завершены.
Плот мы устелили не досками, как первоначально намечали, а стволами бамбука, которые были достаточно прочными и притом значительно легче. Бамбук рос за озером Изобилия. Совершив несколько небольших выходов в море, мы опробовали детище наших многотрудных усилий. Плот держался хорошо.
— Он лучше, чем тот, на котором вас снесло течением? — спросил я индейцев.
— О, — отвечал Арнак, — значительно лучше!
Наступили последние дни нашего долгого пребывания на острове. Почти целый год провел я здесь и перед отъездом не мог не навестить места, с которыми свыкся. Признаться, с чувством какой-то грусти взирал я в последний раз на озеро Изобилия, на ручей, поивший меня пресной водой, на поляну, когда-то названную Заячьей, где мы давно уже истребили последнего зайца, и на скалу Ящериц, на которой вот уже много месяцев не было ни одной ящерицы.
Мы не знали, как поступить с попугаями, которых у нас осталось восемь. Они были совсем ручными, но брать их с собой в путь не имело смысла. Мы выпустили их на волю. Они взлетели на деревья, окружавшие пещеру, и расселись на вершинах, пронзительно вереща и не помышляя улетать.
В один из безветренных дней мы перетащили припасы на плот и при полном штиле совершили первый переход по морю вдоль побережья. Высадились мы примерно в трех милях южнее, на мысе, который выступал далеко в море у юго-восточной оконечности острова. Отсюда решено было переплыть пролив при благоприятном ветре, то есть когда он будет дуть с севера на юг, в сторону материка.
Теперь, когда в любой из дней мы могли покинуть остров, мысли мои нередко обращались в будущее, к испытаниям, которые ждали меня впереди. Мне были мало известны нравы и обычаи племени араваков, к которым мы собирались отправиться, хотя я и знал, что они ненавидели белых колонизаторов и считали за грех людоедство. О людоедстве я немало наслышался леденящих душу рассказов и начитался все в той же книжке о Робинзоне Крузо.
После того как мы прибыли на мыс и разбили лагерь, Я спросил у своих юных товарищей, а не случится ли так, что араваки встретят меня как врага и прирежут как зайца?
Юноши вытаращили на меня глаза.
— Почему они должны встретить тебя как врага?
— Я белый…
— Да, белый, но ты наш друг!
— А если вас не послушают, что тогда?
— Послушают, мы все расскажем вождю: и то, что ты всегда был нашим другом, и… и…
— И этого будет достаточно?
— Достаточно, Ян!
После минутного раздумья Арнак поднял на меня глаза и, не скрывая огорчения, проговорил:
— Белые люди считают нас жестокими дикарями, более похожими на животных, чем на людей. Они думают, что мы глупые существа, лишенные разума. Это не так, Ян!
— Я знаю, Арнак!
— Ты знаешь, другие не знают. Если я объявляю тебя другом в своем племени, то и все араваки — и в лесах, и в прериях — тоже будут считать тебя своим другом. Никто не посмеет даже пальцем тебя тронуть. Этим мы отличаемся от белых людей, — добавил Арнак с горькой улыбкой.
