Роберт Сервис - Аргонавты 98-го года
Нас снова вынесло в главное течение. Снова мы попали в ревущий поток с его ужасающими безднами и взлетами, с его вздымающимися стенами, разъединенными веками и пропитанными мраком вечных сумерек. Вода трепала и била нас, безжалостно кружила и хлестала тяжелой пеной. С закрытыми глазами, с бьющимися сердцами мы ждали. Затем внезапно свет опять стал ярче, предвечные скалы исчезли. Мы плыли спокойно, и по обеим сторонам от нас полого поднимались ус гулами к смеющемуся небу зеленые долины. Я разжал руку и посмотрел вниз, туда, где лежало ее лицо, наполовину спрятанное на моей груди.
― Хорошо что мне удалось настигнуть вас.
― Да, ― ответила она слабо, ― о, я думала, что все уже кончено. Я чуть не умерла от страха. Это было ужасно.
Но едва она успела выговорить это, как я понял с невыразимым ужасом, что опасность еще далеко не миновала. Мы беспомощно неслись бешеным течением, и я уже слышал рев бурных порогов. Вдали было уже видно, как они клубились и пенились, кроваво-красные в сиянии заката.
― Будьте молодцом, Берна, ― прокричал я снова, ― все будет хорошо. Верьте мне, дорогая!
Она тоже вглядывалась вдаль расширенными от ужаса глазами. Однако, услыхав мои слова, она сделалась удивительно спокойна, и на лице ее появилось светлое радостное выражение, от которого сердце мое преисполнилось гордостью. Она примостилась около меня. Плоскодонка была легка и очень крепка. Мы заметались и закружились, как пробка в мельничном колесе. Злобная щелкающая волчья стая реки подбрасывала нас в воздухе и разрывала, когда мы падали. Промокшие до костей, оглушенные, ошеломленные яростными, потрясающими нервы ударами, мы готовились каждый момент пойти ко дну. Мы были в огненном котле. Рев гибели раздавался в наших ушах. Гигантские руки с клещами из пены вонзались в нас, хлестали нас. Вопли ярости оглушали нас, когда один демон перебрасывал нас другому. Неужели этому не будет конца? Грохот, треск, рев, от которого замирали наши сердца… Нас накреняло, подбрасывало, било, перекидывало… Затем вдруг наступило спокойствие. Мы, должно быть, выбрались. Мы открыли глаза. Мы снова плыли спокойно, огибая излучину реки, в тени высокого мыса. Если б только можно было пристать! Но нет. Течение унесло нас снова. Я видел, как оно проносилось под скалистым берегом и понял тогда, что худшее еще впереди. Ибо здесь-то, на расстоянии приблизительно двести ярдов, находились грозные пороги Белого Коня.
― Закройте глаза, Берна, ― закричал я, ― ложитесь на дно и молитесь, как никогда не молились раньше!
― Мы были уже около них. Скалистые берега так сблизились, что, казалось, готовы были сомкнуться. Они образовали узкие скалистые ворота, и сквозь эти плотно стиснутые челюсти должна была прорываться река. Шумно корчась на своем устланном валунами ложе, усиливаясь ужасными толчками с каждым прыжком, она собирает силы для последнего отчаянного порыва к свободе.
Но тут как раз на дороге гигантский валун. Вода налетает с грохотом на него ужасающим приступом. Река разбита, сломлена, отброшена назад и с ревом побежденного вздымается высоко в воздухе, в неистовом аде пены и бури. На мгновение пучина превращается в поле битвы стихий, неистовой, титанической борьбы. Затем река, вырвавшись на свободу, падает в водоем по ту сторону порогов.
― Ложитесь, Берна, и держитесь за меня. ― Мы оба упали на дно плоскодонки, и она так крепко обхватила меня, что я удивился ее силе. Я чувствовал, как ее мокрая щека прижималась к моей, как губы ее льнули к моим.
― Теперь, дорогая, еще одно мгновение и все будет кончено.
Снова яростный рев воды. Плоскодонка доблестно держалась, рассекая их носом. Снова мы закружились, как перышко в вихре, подбрасываемые валами от бешенства к бешенству. Снова мы метались, качаясь, наклоняясь, надрываясь. Наши сердца висели обнаженные на острие смертельного ужаса. Воды плясали огненную сарабанду, каждая волна казалась демоном, бичующим нас, когда мы попадали в нее.
Это было стадо обезумевших от ужаса лошадей с развевающимися огненными гривами. Мы судорожно прижались друг к другу. Неужели это никогда, никогда не кончится? Тогда… Тогда… Казалось, настал конец. Мы взлетали все выше и выше. Мы как будто повисли, неуверенно качаясь, точно подвешенные на волоске над зияющей бездной. Душа моя заныла в предсмертной тоске. Но нет, мы снова выправились. С головокружительной быстротой мы перевалили и стремительно слетели вниз. О, это было ужасно! Мы были в пчелином гнезде разъяренных вод, и они жалили нас насмерть. Мы были в глубокой пещере, покрытые сводами шипящей пены. Взбесившиеся лошади топтали нас миллиардами копыт. Я потерял всякую надежду на спасение и чувствовал, что девушка лишается сознания в моих объятиях. Как долго это длилось! Я жаждал конца. Быстрые молоты ада дробили, дробили нас… Наконец, залитые водою от носа до кормы, наполовину перевернутые, потрясенные и разбитые, мы выплыли в мирный водоем реки по другую сторону порогов…
Глава XIV
На низинах, окружающих пороги Белого Коня, росло великое множество полевых цветов. Падучие звезды оживляли прогалину блеском золота. Синие колокольчики одевали лесные ложбины аметистом. Огненный бурьян заливал холмы розовым кораллом. Прелестно изгибаясь, как грозди жемчуга, покачивались чашечки орхидей, в роскошном изобилии цвели бегонии, фиалки и северные маки, и все это сверкало в оправе ярчайшего изумруда. Но над всем царила дикая роза, красуясь повсюду, насыщая своим ароматом ласковый ветерок. Вытащенные на берег лодки и плоскодонки тянулись на целые мили вдоль берега. На насыпях сушились на солнце пропитанные водой припасы. Мы также зачерпнули по пути много воды и должны были выждать несколько дней, пока просохнет груз. Таким образом на мою долю выпало несколько часов праздности, и я мог вдоволь наглядеться на Берну.
Я нашел мадам Винкельштейн удивительно любезной. Она сладко улыбалась мне, причем в зубах ее, белых как кварц, блестело вкрапленное золото. У нее были мягкие вкрадчивые манеры, которыми она обезоруживала вражду. Винкельштейн, казалось, забыл наш последний разговор и протягивал мне длань лицемерной дружбы.
Я волен был видеть Берну, сколько мне хотелось.
Мы бродили по лесам и холмам, собирая полевые цветы и радуясь почти детской радостью. За эти несколько дней я заметил в ней сильную перемену. Ее щеки, бледные, как лепестки дикой орхидеи, казалось, позаимствовали краски у шиповника, а глаза отражали сияние озаренного солнцем неба. Казалось, будто в бедном ребенке оживала долго подавленная способность радоваться.
