Иван Алексеев - Западня для леших
Теперь только нужно было мгновенно решить, в какую именно из трех улиц направить атаку. Маневр этот был весьма рискованный: ведь если десятник неправильно определит наиболее слабую из трех колонн, они могут, нарвавшись на главные силы, увязнуть в схватке и дать возможность остальным врагам навалиться с тыла. Судя по звукам команды, главарь налетчиков находился в широкой улице, ведущей к центру города. Вероятно, там была наиболее сильная колонна. Но он мог находиться и с наиболее слабой колонной для поддержания оной. Так в какую же из улиц вести отряд?
Десятник так и не смог пока принять никакого решения, когда почти немедленно оправившийся противник ринулся в очередную атаку. Как и предполагал Клоня, взрывы последних бомб и залп из пистолей уже не остановили озверевших от потерь налетчиков. Времени на раздумья не оставалось, он уже набрал в грудь воздуха, чтобы подать команду прорываться вправо, когда слева, в глубине улицы, ведущей в плотницкую слободку, в тылу у нападавших, раздался грохот ружейного выстрела, характерный короткий визг картечи, стоны и удивленные крики налетчиков.
– Прорыв влево! – буквально взревел Клоня и, в два прыжка перелетев через щиты и костры, ворвался в ряды растерявшегося противника, кроша его налево и направо выписывающим с дьявольской скоростью смертельные петли черненым дамасским клинком. Лешие, не отстававшие от своего командира, в несколько мгновений прорубились сквозь строй нападавших и развернулись лицом к заставе, образовав две плотно сомкнутые шеренги, ощетинившиеся страшными окровавленными саблями.
– Посторонитесь-ка, дружинники, дайте и мне место, где плечо развернуть! – раздался сзади твердый голос.
Клоня резко повернулся и увидел высокого широкоплечего человека, держащего в одной руке большую казацкую саблю, в другой – еще дымящийся самопал.
– Ты, Степа, стражник? – вдруг догадался десятник. – Спасибо, брат, за подмогу! В тот самый нужный миг ты пальнул, что нужнее и не бывает! На картечь-то где научился стрелять, на Дону аль в Запорожье?
– У бабки в огороде! – насмешливо ответил Степан, становясь в первый ряд леших, и привычным движением крутанул саблей над головой, разминая плечо перед рубкой.
Появление Степана на месте схватки и его выстрел в самый кульминационный момент боя не были случайными. Накануне стражник, обходя слободку, зашел в единственный местный кабак, стоявший на отшибе, но являвшийся центром слободской разгульной жизни, достаточно мирной и скромной по сравнению с другими московскими злачными местами.
В обширном помещении с низким потолком и бревенчатыми стенами за грубо сколоченными столами сидело несколько завсегдатаев, ни разу не замеченных в дневной трудовой деятельности. Однако деньги на медовуху у них водились всегда, а сытые морды и здоровые кулаки свидетельствовали, что на хлеб насущный они зарабатывают отнюдь не смирением и молитвой. С ними вместе пировали несколько плотников, по-видимому, недавно вернувшихся с заработков и заначивших деньгу от суровых женок.
Когда Степа, распахнув дверь, по-хозяйски вошел в кабак, разговоры тотчас смолкли. Законопослушные плотники почему-то виновато потупили взоры, а молодчики-завсегдатаи с опаской, но и с некоторым вызовом уставились на него.
– Как живете, хлопцы-молодцы? – поприветствовал присутствующих Степа.
Плотники подобострастными голосами сообщили, что живут хорошо, чего и ему желают. Молодцы благоразумно промолчали.
Подойдя к одному из присутствующих – прыщеватому рыжему детине в грязном, но дорогом кафтане явно с чужого плеча, Степа, опершись на столешницу, навис над ним и обратился с притворной лаской, в которой ощущалась неприкрытая угроза:
– Ефимушка, голубь сизокрылый, что-то ты намедни у Никифора в лавке долго товар разглядывал, а опосля зачем-то задами да огородами двор его вокруг обошел. Ежели ты что задумал и скрыться потом надеешься, так знай, что я за тобой гоняться не буду. Я ведь твоих дружков-приятелей и в слободке, и в городе знаю изрядно, чуть что – с них спрос устрою и объясню подробненько, за кого они страдают-мучаются. Поведаю им, что принародно предупреждал я тебя, бессердечного, а ты не внял мольбам моим слезным, не пожалел их, беззащитных. Ущерб с них взыщу, приголублю по-свойски и отпущу на все четыре стороны. Интересно, что они тебе потом скажут-сделают при встрече нечаянной?
– Что ты, господь с тобой, Степан Пантелеич! – Глаза детины растерянно забегали. – Это ж я давеча так себе… Кушак новый выбирал… А потом… Потом брюхо подвело, в лопухи я и забился с нужды!
– Радостно слышать разумные речи понятливого человека! – Степан выпрямился, собрался уходить.
– Все людей стращаешь, выше всех себя мнишь? – Из-за соседнего стола поднялся молодой смуглый парень с черными как смоль кудрями, в красной рубахе, уже разорванной на груди. Видно, что он был под изрядным хмельком, его мутные глаза с ненавистью смотрели на стражника, рука сжимала рукоять ножа, пока еще воткнутого в столешницу. – Так ведь Каин, или кто другой, в следующий раз, глядишь, и не промахнется!
Степа мгновенно подобрался, решительно шагнул к парню.
В наступившей тишине вдруг раздался негромкий, властный, спокойный голос:
– Сядь, Головешка! Залил ясны очи, так и рот заткни покрепче!
Занавесь из потертого, но явно хорошего персидского ковра, отгораживающая дальний от двери угол кабака, откинулась, из-за нее выглянул высокий, чуть сгорбленный старик с короткой, ухоженной, еще почти не седой бородой, в опрятной поддевке, подпоясанной дорогим поясом с золотым и серебряным набором. На безымянном пальце его руки, придерживавшей занавесь, яркой чистой искрой сверкал крупный яхонт в массивном перстне.
– Ты бы мозгами своими куриными хоть чуток пошевелил, – продолжал старик, обращаясь и к сразу же притихшему Головешке, и одновременно ко всем присутствующим молодцам, – чтобы разницу понять между человеком, в страже служащим, и псом легавым. Каин, дружок твой, уж на что он всячески на смерть лютую напрашивался, и то в живых остался! Вдругорядь и тебя, и кого другого, глядишь, стража живота не лишит. Или ты хочешь, чтобы всех смертным боем на месте казнили? – Он обвел тяжелым взглядом присмиревших молодцов и подчеркнуто уважительно обратился к стражнику: – Степан Пантелеич, сделай милость, не побрезгуй, присядь за стол к старику.
Степан, мгновенье поколебавшись, прошел за ковровую занавесь, сразу же опустившуюся за его спиной, сел за небольшой стол, покрытый чистой вышитой скатертью и уставленный серебряной посудой.
– Что за дело у тебя ко мне, Пафнутьич? – после короткого молчания обратился он к старику.
