Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача)
— Он в самом деле беден?
— Очень!
— Настолько беден, что не способен предоставить вам никаких развлечений?
— Да.
— Так вы здесь скучаете?
— Смертельно!
— Быть может, вы тщеславны?
— Нисколько.
— Вы любите своего отца?
— Да… — поколебавшись, ответила она.
— Вчера мне показалось, что есть нечто, омрачающее вашу любовь к отцу, — продолжал с усмешкой Бальзамо.
— Я не могу ему простить, что он пустил по ветру состояние моей матери. Теперь Мезон-Руж прозябает в гарнизоне и не может с достоинством носить имя своей семьи.
— Кто это Мезон-Руж?
— Мой брат Филипп.
— Почему вы зовете его Мезон-Ружем?
— Так называется, вернее, когда-то назывался наш замок. Старший сын носит имя Мезон-Руж вплоть до кончины своего отца и потом присоединяет к нему имя Таверне.
— Вы любите брата?
— Очень!
— Больше всех?
— Больше всех на свете!
— А как объяснить, что вы так горячо любите своего брата, а отца только терпите?
— У брата благородное сердце, он жизнь готов за меня отдать!
— А отец?
Андре потупилась.
— Почему вы молчите?
— Не хочу отвечать.
Бальзамо и не собирался принуждать ее к ответу. Вероятно, он и так уже знал о бароне все, что хотел.
— Где сейчас шевалье де Мезон-Руж?
— Вы спрашиваете у меня, где Филипп?
— Да.
— В своем гарнизоне в Страсбуре.
— Вы его видите?
— Где?
— В Страсбуре.
— Не вижу.
— Вы хорошо знаете Страсбур?
— Нет.
— Зато я знаю. Давайте поищем вместе, вы ничего не имеете против?
— С удовольствием!
— Он в театре?
— Нет.
— Нет ли его среди офицеров в кафе на площади?
— Нет.
— Может быть, он в своей комнате? Взгляните туда, где он живет.
— Я ничего не вижу! Мне кажется, его нет в Страсбуре.
— Вам знакома дорога?
— Нет.
— Неважно, я знаю ее хорошо. Давайте проследим его возможный путь. Нет ли его в Саверне?
— Нет.
— Может, он в Саарбрюккене?
— Нет.
— А в Нанси?
— Погодите-ка!
Девушка пыталась сосредоточиться; сердце ее отчаянно билось.
— Вижу, вижу! — обрадовалась она. — Филипп, дорогой! Какое счастье!
— Что такое?
— Дорогой Филипп! — сияя, повторяла Андре.
— Где он?
— Он проезжает город, который хорошо мне знаком.
— Какой же это город?
— Нанси! Нанси! Там мой монастырь.
— Вы уверены, что это ваш брат?
— Да, конечно: его лицо хорошо видно при свете факелов.
— Каких факелов? — удивился Бальзамо. — Откуда там факелы?
— Он едет верхом, сопровождая чудесную золоченую карету!
— Ах, вот оно что! — удовлетворенно воскликнул Бальзамо. — Кто в карете?
— Молодая дама… О, как она величественна! Как грациозна!.. Боже, до чего хороша! Странно: мне кажется, я ее где-то видела… Нет, нет, просто у нее есть что-то общее с Николь.
— Николь похожа на эту даму — столь гордую, величественную, красивую?
— Да, но только отчасти — как жасмин похож на лилию.
— Так… Что сейчас происходит в Нанси?
— Молодая дама выглянула из кареты и знаком приказала Филиппу приблизиться… Он повиновался… Вот он подъехал, почтительно склонился.
— Вы слышите, о чем они говорят?
— Сейчас, сейчас! — Андре жестом остановила Бальзамо, словно умоляя его замолчать и не мешать ей.
— Я слышу! — прошептала она.
— Что говорит молодая дама?
— С нежной улыбкой на устах приказывает пришпорить коней. Говорит, что эскорт должен быть готов завтра к шести утра, так как днем она хотела бы сделать остановку.
— Где?
— Об этом как раз спрашивает мой брат… О Господи! Она собирается остановиться в Таверне! Хочет познакомиться с моим отцом… Столь знатная особа остановится в нашем убогом доме?.. Что же нам делать? Нет ни столового серебра, ни белья…
— Успокойтесь! Я об этом позабочусь!
— Ах, спасибо, спасибо!
Привстав, девушка снова в изнеможении рухнула в кресло, тяжело дыша.
Бальзамо бросился к ней, несколькими магнетическими движениями рук изменил направление электрических токов и погрузил Андре в спокойную дремоту. Ее прекрасное тело словно надломилось, и она уронила прелестную головку на бурно вздымающуюся грудь.
Вскоре она успокоилась.
— Наберись сил, — проговорил Бальзамо, пожирая ее восторженным взглядом. — Мне еще понадобится твое ясновидение. О знание! — продолжал он в сильнейшем возбуждении. — Ты одно никогда не подведешь! Человек всем готов жертвовать ради тебя! Господи, до чего хороша эта женщина! Она ангел чистоты! И ты знаешь об этом, потому что именно ты способен создавать и женщин и ангелов. Но что значит для тебя красота? Чего стоит невинность? Что может мне дать красота и невинность сами по себе? Да пусть умрет эта женщина, столь чистая и такая прекрасная, лишь бы уста ее продолжали вещать! Пусть исчезнут все наслаждения бытия: любовь, страсть, восторг — лишь бы я мог продолжать свой путь к знанию! А теперь, моя дорогая, благодаря моей воле несколько минут сна восстановили твои силы так, словно ты спала двадцать лет! Проснись! Точнее, вернись к своему ясновидению. Мне еще кое-что нужно от тебя узнать.
Простерев руки над Андре, он приказал ей пробудиться.
Видя, что она покорно ждет его приказаний, он достал из бумажника свернутый вчетверо лист бумаги, в который была завернута прядь иссиня-черных волос. Аромат, исходивший от волос, пропитал бумагу настолько, что она стала полупрозрачной.
Бальзамо вложил прядь в руку Андре.
— Смотрите! — приказал он.
— О, опять эти мучения! — в тревоге воскликнула девушка. — Нет, нет, оставьте меня в покое, мне больно! О Боже! Мне было так хорошо!..
— Смотрите! — властно повторил Бальзамо и безжалостно прикоснулся стальной палочкой к ее груди.
Андре заломила руки: она пыталась освободиться из-под власти экспериментатора.
На губах ее выступила пена, словно у древнегреческой пифии, сидевшей на священном треножнике.
— О, я вижу, вижу! — вскричала она с обреченностью жертвы.
— Что именно?
— Даму!
— Ага! — злорадно пробормотал Бальзамо. — Выходит, знание далеко не так бесполезно, как, например, добродетель! Месмер победил Брута… Ну так опишите мне эту женщину, дабы убедить меня в том, что вы правильно смотрите.
— Черноволосая, смуглая, высокая, голубоглазая, у нее удивительные нервные руки…
— Что она делает?
— Она скачет… нет — парит на взмыленном жеребце.
