Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Т. 3
Мне случилось в самую сию минуту сидеть в своем маленьком кабинетце и, по обыкновению своему, заниматься писанием материи для моего «Магазина», под окошком, из которого вид простирался в самую ту сторону, где находилась сия казарма. За тем же столиком сбоку случилось сидеть малютке моей, семилетней дочери Ольге, учившейся тогда писать и занимающейся сим делом. И как она в сей день писала отменно дурно и меня тем порассердила, то такая и браня ее за то, огорчил я ее тем до того, что у ней капали на бумагу слезы; а как сие меня еще более рассердило, то приподнялся я с своего места для отнятия у ней бумаги, и в самую ту минуту увидел в окно большой дым, от помянутого воспаления происшедший.
— Ах, батюшки мои! опять пожар, и не далеко! закричал я и, в тот же миг вскочив и оставив затрепетавшую от страха и крайне испужавшуюся и заплакавшую свою девчонку и бросив все, побежал (sic) благим матом к пожару, дабы употребить скорейшие меры и средства к погашению оного. Но, прибежав туда, оцепенел от ужаса, увидев, что не только не было ни малейшей надежды к погашению пламени, но что и самый мой дом подвергался неизбежной опасности, Казарма вся занялась уже огнем, и пламя страшное с густейшим дымом и треском пылало от тростниковой или камышевой кровли и, извергая из себя миллионы искр и целые почти охапки горящего тростника, рассевало их по воздуху. Чрезвычайно сильный ветр или паче самая буря, случившаяся на ту пору, поспешествовала сему пожару и несла помянутые галки или горящую солому прямо в сторону к моему дому и на ближние таковые же камышем и соломою покрытые здания. Итак, — хотя место сие было почти на полверсты отдалено от моего дома, но как был он совершенно под ветром, и между им и горящею казармою находился беспрерывной почти ряд дворов и зданий с соломенными кровлями и отделяющихся друг от друга небольшими только огородами, а и самый дом и двор мой отделялся от последнего превеликого двора, покрытого соломою и принадлежащего одному из господ Полуниных, одним только десятисаженным проулком проезжим, огонь же и искры несло прямою чертою на мой дом, — то не сомневался я, что в немногие минуты достигнет он и до моего жилища.
При таковых бедственных и опасных обстоятельствах, другого не оставалось мне, как без памяти бежать скорей опять в свой дом и спешить из него выбираться и успевать спасать все, что было можно. Я нашел в нем всех уже перетревожившихся и не делающих еще ничего от изумления, и при первом шаге в него, закричал всем: «выбирайтесь, выбирайтесь скорее! нет ни малейшей надежды к спасению».
Словом, сим вдруг все, что имело только руки и ноги, пришло в движение. Повсюду началось беганье, схватывание и вынашивание всего вон, что первое попадалось кому в руки. Я сам второпях, не зная за что хватиться, вбежав в свой кабинет, другого не нашел, как скорее спасать бумаги и книги своя, которыми все стены переднего кабинета моего были установлены. И как наиудобнейшим и скорейшим средством казалось мне к тому выбрасывание их в окно в огороженной решеткою цветник, в сторону, ко дворцу нашему. Окошко же было хотя большое, но с двойными еще окончинами, то, схватя стоявшие на нем горшки с цветами, ну их швырять всею силою в стекла и делать пролом для кидания книг, которые сбегающийся народ подбирал и из цветника таскал далее на большую и обширвую площадь, между моим домом и дворцом находившуюся. Точно таким же образом поступали и прочие мои домашние и отчасти выкидывали, что было можно в окна, отчасти вытаскивали и выносили дверьми из дома. Я сам помогал им в том после и не мог после надивиться тому, откуда взялась во мне тогда такая сила, что я мог в одно мгновение ока сорвать с стены большие свои зеркала и прервать все привязи, которыми они к стене прикреплены и привязаны были. Но, увы! ко всему таковому упражнению и к спасанию движимых вещей не имели мы более 18–ти минут времени, ибо в сие время стояли уже не только все здания между моим домом и помянутою казармою в огне и пламени, но запылал уже и соседственный ко мне Полунинский двор, и осыпал весь мой двор миллионами искр. Хоромы моя были покрыты хотя тесом, но кровля на них тлелась уже от жара. Прочие же здания и службы, окружавшие весь двор мой, наподобие кольца, были все покрыты также тростником и занимались тогда уже пламенем. К вящему несчастию и последняя сторона с площади сделалась опасною. Загорелась уже и вся поповская слобода, оную с северной стороны окружавшие и примыкающиеся в поворот к моему двору.
Все сие увидев и боясь, чтоб самим нам не быть захваченными огнем и пламенем, решился я предать все остальное в жертву огню, и помышлял о спасении самого себя и семейства своего от очевидной опасности. И в тот же миг бросился отыскивать тещу, жену и детей своих, бегавших также во все сие время без ума и памяти и помогавших выносить вбежавшему народу все попадающиеся им на глаза и в руки вещи. С превеликою нуждою я кое–как мог и отыскать кое–кого из них и подхватя их неволею, почти тащил уже в задние сени, ибо в передние от нестерпимого зноя не можно было уже показаться. Тут выбежав с ними на двор не знал я, куда мне с ними деваться. В ворота, бывшие на помянутую площадь, в сторону к дворцу было уже не можно. Пылающая приворотная изба и пламя, от ней стелющееся почти по земле, преградили нам сей путь к спасению. Задний бок двора, отделяющий оной от моего сада, стоял уже также весь в огне и пламени и пресек нам путь и в сад мой, за ним находившийся. «Ах, какая беда!» закричал я, «куда ж бы нам самим то убраться, и чтоб не захватило и самих нас пламя!» По счастию усмотрел я небольшой промежуток между строениями левого и незагоревшегося еще бока двора моего. И как другого не оставалось, как вести всех своих, кого я мог найтить и окликать, в сию прореху и обводить их кругом и около в свой сад.
Приведши туда семьянинок моих, побледневших и помертвевших от ужаса и опомнившись сколько–нибудь, стали мы осматриваться — все ли мы тут, и вдруг, к неизобразимому смятению нашему, увидели, что не доставало еще средней из дочерей моих, Ольги, также и меньшой самой с ее кормилицею, и наконец самой племянницы моей, Анны Андреевны Травиной, гостившей тогда у нас. «Ах, батюшки мои!» где же они? закричал я и прогнал выбежавших вместе с нами людей отыскивать оных, прося их, ради Бога, поспешить тем. И они успокоили меня скоро в рассуждении меньшой моей дочери и племянницы. О первой, возвратившись, сказали они мне, что есть видаки, видевшие кормилицу с ребенком, идущею по улице на край нашего селения, и что они находятся в поле и в безопасности; а о второй уверяли они меня также, что она находятся в замке дворца нашего, куда видели ее кое с чем ушедшею. «Ну, а Ольга–то где?» подхватил я; но на сие не мог мне никто сказать ни одного слова.
