Айвенго. Квентин Дорвард - Вальтер Скотт
– Пусть-ка испробует собственную выдумку, – сказал король. – Он принадлежит к святой церкви, и мы не имеем права пролить его кровь. Но, клянусь Богом, мы дадим ему лет на десять епархию с такими неприступными границами, что это вполне окупит ему недостаток простора! Смотри же распорядись, чтобы войска выступали немедленно.
Очень возможно, что своей уступчивостью в этом деле Людовик надеялся увильнуть от исполнения более неприятного для него требования, которым герцог желал скрепить состоявшееся примирение. Но если он питал такую надежду, то плохо знал характер своего родственника: не было на свете человека более упрямого, чем Карл Бургундский, особенно в тех случаях, когда он считал себя оскорбленным и действовал, побуждаемый желанием отомстить.
Едва был отправлен гонец во Францию с приказом войскам выступать, как Карл потребовал от своего гостя официального согласия на брак герцога Орлеанского с Изабеллой де Круа. С тяжелым вздохом король согласился на это требование, удовольствовавшись скромным заявлением, что, прежде чем решать дело, не мешало бы справиться, каковы на этот счет желания самого герцога Орлеанского.
– Об этом уже позаботились, – ответил Карл. – Кревкер говорил с герцогом Орлеанским. И, как это ни странно, герцог совершенно равнодушен к чести получить руку дочери короля, а на брак с графиней де Круа смотрит как на величайшее счастье и считает, что родной отец не мог бы сделать ему лучшего предложения.
– Это только доказывает его черствость и неблагодарность, – ответил Людовик. – Впрочем, делайте как хотите, любезный кузен, лишь бы вам удалось получить согласие сторон.
– О, об этом не беспокойтесь! – сказал Карл.
И минуту спустя после этого разговора герцог Орлеанский и графиня де Круа (как и в первый раз, в сопровождении аббатисы монастыря урсулинок и графини де Кревкер) были призваны перед лицо двух монархов и выслушали из уст герцога Карла (которому Людовик, сидевший в глубокой задумчивости, не возразил ни слова), что союз их решен с общего согласия обоих государей, чтобы скрепить вечную дружбу, которая должна соединять Францию и Бургундию.
Выслушав эту речь, герцог Орлеанский едва мог сдержать охвативший его восторг, открытое проявление которого было бы неприлично в присутствии Людовика. И только страх, который он с детства питал к королю, заставил его ограничиться простым ответом, что он «считает своим долгом исполнить волю его величества».
– Любезный кузен мой, герцог Орлеанский, – сказал Людовик с мрачной торжественностью, – раз уж я принужден говорить о столь неприятном для меня деле, я могу сказать только следующее: мне нет надобности напоминать вам, что, высоко ценя ваши достоинства, я намеревался дать вам супругу из моей собственной семьи. Но мой родич, герцог Бургундский, полагает, что, устраивая иначе вашу судьбу, мы тем самым положим начало вечной дружбе и благоденствию наших держав. А я слишком дорожу тем и другим, чтобы не пожертвовать ради них личными надеждами и желаниями.
Герцог Орлеанский опустился на колени и поцеловал – на этот раз с искренней признательностью – руку, которую король протянул ему, отвернувшись. Он, как и все присутствующие, видел, что согласие дано Людовиком против воли. Впрочем, этот хитрый лицемер на сей раз и не старался скрыть свое неудовольствие; напротив, он хотел показать, что, как король, он готов пожертвовать излюбленными планами и отеческими чувствами ради нужд и интересов своего государства. Сам Карл был искренне тронут, а в душе герцога Орлеанского шевельнулось угрызение совести за ту радость, которую он невольно испытывал при мысли, что свободен от обязательства, связывавшего его с принцессой Жанной. Если б он знал, как проклинал его мысленно король в эту минуту и какие планы мщения роились в его голове, он, вероятно, не стал бы упрекать себя за свой эгоизм.
Затем Карл обратился к молодой графине и объявил ей напрямик, что этот брак – дело решенное, не допускающее ни отсрочек, ни колебаний, хотя она и не заслужила такой милости своим прежним упорством.
– Мой герцог и сюзерен, – сказала Изабелла, призывая на помощь все свое мужество, – вы мой законный государь, и я обязана вам повиноваться…
– Довольно, довольно! – перебил ее герцог. – Все остальное мы сами беремся уладить… Ваше величество, – продолжал он, обращаясь к Людовику, – изволил сегодня принимать участие в охоте на вепря. А что вы скажете, если я предложу вам после обеда поднять волка?
Молодая графиня увидела, что ей надо на что-то решиться.
– Ваша светлость не так меня понял, – начала она робко, но достаточно громко и твердо, чтобы заставить герцога обратить на себя внимание, в котором он охотно бы ей отказал, предвидя, что она скажет. – Долг повиновения, о котором я говорила, относится только к моим землям и замкам, пожалованным предками вашей светлости моим предкам; и я возвращаю их Бургундскому дому, если мой сюзерен полагает, что отказ повиноваться ему делает меня недостойной владеть ими.
– Святой Георгий! Да знает ли эта дура, с кем она говорит?! – воскликнул герцог, с бешенством топнув ногой. – Понимаете ли вы, кто перед вами?
– Ваша светлость, – ответила Изабелла с прежней твердостью, – я знаю, что нахожусь в присутствии моего законного и, надеюсь, справедливого государя. Если вы лишите меня владений, которыми мой род обязан великодушию ваших предков, вы разорвете единственные узы, связывающие нас. Не вы дали мне это бедное тело, не вы вдохнули в него живую душу… То и другое я намерена посвятить Богу в монастыре урсулинок, под руководством святой матери-аббатисы.
Ярость и бешенство герцога не имели границ, а его изумление можно было бы сравнить лишь с удивлением сокола при виде голубки, машущей на него своими крылышками, чтобы защитить себя.
– Еще неизвестно, примет ли вас святая мать без всякого вклада! – проговорил он презрительным тоном.
– Если бы, приняв меня, она нанесла ущерб своей обители, – ответила Изабелла, – я надеюсь, что в числе друзей моей семьи найдутся сострадательные люди, которые вознаградят ее за доброе дело и не оставят без поддержки сироту из дома де Круа.
– Все это ложь, низкий предлог, чтобы прикрыть какую-то тайную и недостойную страсть! – сказал Карл. – Герцог Орлеанский, она будет ваша, хотя бы мне пришлось собственноручно тащить ее к алтарю!
Но тут графиня де Кревкер, женщина смелая и решительная и притом твердо уверенная в заслугах своего мужа и в благосклонности к нему герцога, не могла больше сдерживаться.
– Государь, – сказала она, – гнев заставляет вас произносить недостойные речи. Рукою дворянки нельзя распоряжаться против ее воли.
– И, кроме того, вам, как христианскому государю, не подобает противиться стремлению благочестивой души, желающей покинуть грешный мир и стать невестой Христа, – добавила, со своей стороны, аббатиса.
– Да и мой кузен, герцог Орлеанский, не может с честью
